Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II - Вадим Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Сквозь полутишину ночного дома…»
Сквозь полутишину ночного дома,Сквозь тиканье будильника, сквозь сон,Ко мне подходит то, что было мне знакомо,Чем был я целый день незримо окружен.
Звенят пустые чашки на буфете,Мечтают вилки о земной еде,Наплакавшись, заснули в спальной дети, —Ночная тишина повсюду — и нигде.
Но вот теперь, когда, казалось, пальцыМогли ощупать мысли и дела, —Остановила жизнь свои слепые пяльцыИ, ничего не вышивая, замерла.
1948Защитникам Иерусалима («Мухи и майское солнце, и зной…»)
Мухи и майское солнце, и зной.Здесь, в катакомбах, печет, как в духовке.Своды потрескались над головойОт изнурительной бомбардировки.
В щели врывается ветер и пыль,Кружится в острых лучах позолотой,А в амбразуре праматерь РахильПеред замолкшим стоит пулеметом.
Капли, насытив живое пятно,Падают — с верхнего камня на нижний.Пахнет убийством пещера. Темно.О, до чего все тела неподвижны.
Но если самый последний убит,Камни тогда — быть не может иначе —Вдруг оживут и Стена зазвучитЭхом — тысячелетнего Плача.
1948«Нет, смерти быть не может, нет…»
Нет, смерти быть не может, нет.Душа и смерть — ведь это несовместно!Едва погаснет день, как новый светЗажжется там, в той бездне бестелесной.
И струйками взволнованных лучей,И ласковым, почти бесплотным плескомНасытит сердце он еще верней,Чем тот, что нас томил угрюмым блеском.
1948«Мне кажется порой, но я отнюдь…»
Мне кажется порой, но я отнюдьНастаивать, любимая, не смею,Что ты невозвратимое вернутьЗадумала. Зачем? О нет, я не жалею
Того, что было, что прошло и вновьУже по-прежнему не повторится.Оставь мечты и сердце приготовьК отлету дальнему. Оно, как птица,
Боится холода и голода зимы,Той тишины, которая с годамиВойдет, — как ни противились бы мы, —И встанет, добрый друг мой, между нами.
А я, — я не боюсь. Мне полусветОсеннего существованья дорог.Что из того, что пламени в нем нет, —Ведь всякий, кто довольно дальнозорок
Увидит в нем такую благодать,Такую нежность и такое счастье,Что вовсе не захочет вспоминатьТого, что было горечью и страстью.
1948«Ни месяца, ни звезд, ни даже неба нет…»
Ни месяца, ни звезд, ни даже неба нетЯзык свечи бросает луч украдкойИ озаряет там, в окне, пугливый светЛисты дерев, играющие в прятки.
От колыханья серых листьев, оттого,Что на себя не можешь положиться,Я твердо знаю — нет страшнее ничего,Чем предо мной лежащая страница.
Она пуста, она бела, и все-таки онаДля нас с тобою очень много значит:Угрюмая, квадратная, она полнаПредчувствием грядущей неудачи.
О если б подменить сей белый лист я могЛистом древесным на одно мгновенье,Я б выдал то, что на листе наметил БогЗа новое мое стихотворенье.
И в паутине жилок, в ржавчине краев,В едва заметных желтоватых пятнахНашла бы ты следы таинственные слов,Потерянных и ныне непонятных.
1948«Продолговатый лист растущей кукурузы…»
Продолговатый лист растущей кукурузыВоронкой свит не для красы,А для того, чтобы заботливая музаВ него роняла капельки росы.
И в зной, когда шуршат под ветром желтым стебли,Не может раскаленный шквал,Как он ни рвет листы, как он их ни колеблет,Разбить предусмотрительный бокал.
Сквозь каплю той росы лучи до дна проходят,Но каждый луч преображен,И он уж не мертвит, а в корни жизнь приводит,Животворящим делается он.
Растенье смотрит в мир сквозь выпуклую водуИ, поглощая влажный свет,Благословляет зной и знойную природу,До смерти веря в то, что смерти нет.
1948Шелковичный червь («Вся жизнь червя — листва, травинки, мох да плесень…»)
Вся жизнь червя — листва, травинки, мох да плесень,Вся жизнь червя пройдет меж сучьев и коряг,Но в некий срок на ветке он повеситСвой легкий шелковистый саркофаг
И в нем умрет, и человек из тонких нитей,Из кокона полупрозрачного соткетТот шелк, что для значительных событийКупец на верхней полке бережет.
И ты, когда по гулким, по церковным плитамВойдешь в другую жизнь, по-новому любя,Почувствуй, — в подвенечном платье скрытаДуша того, кто умер для тебя.
1948ИЗ СБОРНИКА «ПЯТЬ ЧУВСТВ» (1970)
«Сорока с белой грудью на суку…»[15]
Сорока с белой грудью на суку,Шуршит-звенит трепещущий осинник,И ветерок кладет листок к листку,К полтиннику серебряный полтинник.
Дрожит на длинной шейке лист сквозной,И вот другой, и все одной чеканки,И вдруг ромашкой, мятой и травойПахнёт — ну, словно из аптечной склянки.
Сорока, накормив птенцов в дуплеИ вытянувши хвост, как фалды фрака,Слетит, треща, в кусты, пчела к землеНагнет пылающую чашу мака,
И будет жизнь лесная течь и течь,Неистребимо — месяцы и годы…О, если б человеческая речьБыла бы лишь частицею природы!
1952«Такая захолодь в изложине глубокой…»
Такая захолодь в изложине глубокой —Как будто под воду нырнул. СнежокЛежит распластанной медузой. СинеокийИз-под валежника глядит цветок.
Он изумленным, широко раскрытым глазомВпервые в жизни видит муравья,Кусок коры на серебристой ветке вяза,Впервые слышит говорок ручья.
И жизни-то ему одна неделя.Но время что? Цветок за час одинУзнает больше, чем идущий по панели,За десять лет, очкастый гражданин.
1952«Гуляя и забывшись, иногда…»
Гуляя и забывшись, иногдаЗаглянешь с берега на дно речноеИ видишь — очень плоская водаВзяла в себя твое лицо земное.
Окружена сияньем голова,Но нет ни глаз, ни рта — лишь бархат тины,Да длинная подводная трава,Да рыжий лист, сорвавшийся с осины…
И там, в тебе, а не на дне реки,— Как глубина тебя заворожила! —Колючий ерш, расправив плавники,Едва скользит, принюхиваясь к илу.
1952«Такая теплынь, что весною оно и неловко…»
Такая теплынь, что весною оно и неловко, —Никто не привык еще к жидкому солнцу лучей:Нужна для жары многоопытность лета, сноровка,Уменье не тратить веселую влагу ночей.
Сумасшедший листок, он сегодня едва из пеленок,А солнцу уже подставляет пушистый живот,С трудом расправляет некрепкие ребра спросонок,Как желтый цыпленок, — с пискливым восторгом живет,
Собой до того упоен, до того он красивый,Такого второго нигде никому не найти,Что смотришь невольно и думаешь — ты ли счастливей,Листок ли? и как это счастье любимой снести?
1952«Чуть срезан накось яблоновый черенок…»
