Ищите интонацию. Сборник коротких рассказов - Борис Алексеев

Старая фотография

Передо мной открытка со старой фотографией на обложке. Эту драгоценную открытку я привёз с Кубы четыре года назад. С тех пор все четыре года всматриваюсь и пытаюсь мысленно включиться в разговор, на ней запечатленный.

Два мудреца, Эрнест Хемингуэй и Фидель Кастро, увлечённо беседуют среди рыбацких сетей и судовых канатов. Какая-то смуглая женщина на дальнем плане варит им кофе. Фотография помечена 1960-ым годом…

Молодой, тридцатичетырёхлетний Кастро, окрылённый годовщиной победы революции на Кубе, и старик Хэм за один год до самоубийства… О чём могли так заинтересованно говорить два великих современника? Положим, Кастро был интересен Хемингуэю как личность, перевернувшая уклад огромного острова. Хэм наверняка умом и нюхом писателя понимал, что остров Куба – это только взлётная полоса Кастро, его земная роль шире. Он видел в Кастро восходящее солнце. Хэм прожил трудную жизнь и не был легкомысленным Икаром. Но сейчас, стоя в двух шагах от Солнца, он не страшился попалить свои крылья. А молодой мудрец Фидель, чуть прикрыв глаза, чтобы не выдать внутреннее волнение, пил из уст Хемингуэя коллекционное вино мудрости, так необходимое молодому революционеру.

Уж не знаю, «винный ли сбор» великого литератора оказал влияние на великого реформатора, или что ещё, но (друзья мои!) Фидель провёл революционные преобразования в стране так, как нашим ленинцам учить-не переучить. После свержения проамериканского режима Батисты в 1959-ом году, новая кубинская власть не репрессировала НИ ОДНОГО человека. Более того, имущество, которое имели зажиточные кубинцы, было сохранено и не экспроприировано. Фидель сказал: «Хотите – оставайтесь и будем вместе строить новую Кубу, хотите – уезжайте!» Как у нас говорят: «Скатерью дорога!» Многие тогда покинули остров Свободы, но не многие из них остались живы. Власть, разрешив бегство, ни в чём, естественно, беглецам не помогала. У кого-то были свои катера, лодки, кто-то просто вязал плоты. Все бежали в США. Но море часто штормило. Утлые судёнышки с «мигрантами» переворачивались. Говорят, даже акулы вскоре приметили этот печальный фарватер и ждали новые и новые партии беглецов. А тут ещё вожделенной Америке надоело возиться с кубинскими перебежчиками, и она придумала «Правило сухой ноги». Что это такое: навстречу кубинцам, пытающимся пристать к американскому берегу, была развёрнута специальная бригада полиции, которая поворачивала все плавсредства обратно, нимало не заботясь, что с ними станется. Лишь крохи беглецов умудрялись обмануть кордон и пристать к берегу. На них-то и распространялось правило: человека, который смог коснуться американского берега хоть одной ногой, полиция не трогала и принимала как беженца.

Я побывал практически везде, где останавливался или заходил выпить стаканчик мохито Эрнест Хемингуэй. Помню забавный случай. Мы с женой поднимаемся в номер 511 одного из лучших отелей старой Гаваны – Ambos Mundos, где Хемингуэй регулярно останавливался в течении семь лет. Пристенно, как в воинских пирамидах, красуются удилища, спиннинги, есть оружие. На небольшом рабочем столе стоит Его пишущая машинка с набранным на полстраницы текстом, в дальнем углу – простая кровать и прикроватная тумбочка с телефоном…

На фоне старой Гаваны, чуть прикрытой оконными гардинами, невольно начинаешь «оседать в Хэма». Время замирает и незаметно проскальзывает обратно. Вот-вот войдёт великий писатель и попросит заварить кофе. Вдруг звонит телефон! Этот старый чёрный телефон действительно звонит! Как бы глубоко я не «окунулся в старика», мой слух вздрагивает от назойливого перезвона и «просыпается». С минуту во мне борются два времени. Одно молодое, настоящее, второе… Нет, второе вскоре разваливается на отдельные артефакты быта и исчезает вослед уходящей в никуда вечности.

Девушка-экскурсовод подходит к телефону, снимает трубку и по-испански кому-то весело отвечает. Последнее колечко дыма от времени старого Хэма тает, и я понимаю – на том конце провода «завис» другой человек, не Хэм…

Мартовское великодушие или…

Правильно потратишься – не в убытке будешь!

Приближается женский праздник. Т. к. праздник этот международный, я заметил, что в отношениях между народами наметились какие-то новые тенденции. Люди устали от злости. Всем надоело из года в год творить обратное желаемому. Ещё великий мудрец древности апостол Павел сказал: «Творю не то доброе, что хочу, но то злое, что ненавижу».

Сколько можно убивать соседей по планете в надежде на лучшую личную жизнь? Ведь нас может стать совсем мало. А хозяйство-то большое! И если в России порой можно встретить в Подмосковье целину, а в сибирской глуши – промзоны и горы мусора, то, например, в Испании не распаханы под виноградники только водоёмы и горные вершины. Кто же за всем этим будет следить, если каждый мужчина армейского возраста возьмёт в руки оружие и заведёт спор «до кровянки» с таким же мужчиной с противоположной стороны поля – кому рвать цветы для любимой?

Растут эти цветы на нейтральной полосе между государствами (или дачными сотками), ничьи и сказочно красивы! Вы только представьте, что будет, если спор окажется неудачен для обоих?

Не бывать этому! Не надо иллюстрировать мужскую солидарность примером лающих друг на друга собак. Человек – не собака. Лучшее, что в нас есть – это способность понять нужду другого, понять и простить человека, если он по какой-то причине оступился. Давайте же не ради мартовской цифры «8», ради нас самих возвысим ум над житейской враждой и порадуемся личному счастью незнакомых нам людей. Вы только представьте, сколько миллиардов мужчин уступят друг другу цветы на нейтральной полосе? Собирай – не хочу! И никаких очередей, толкотни, ругани…

Настенька

Жили-были дед Никифор, да бабка Лукерья. И была у них…

Привёз как-то старший сын Степан дочурку Настеньку на летние каникулы, так сказать, в родовой пятистенок. Настя, городская девочка шести с половиною лет, поначалу дулась на отца, а с дедом-бабкой и вовсе не разговаривала. Чуть что – крик, слёзы.

Стал Степан обратно в город собираться. «Отец, пора мне, – говорит, – дел в городе, сам знаешь, невпроворот. Настюха пусть с вами поживёт, да на молочке посвежеет!» Сказал, сел за руль – только его и видели.

Остались Никифор, Лукерья и Настенька втроём. Бабка внучке то молочко поднесёт, то яичко сварит – всё одно, не ест девчонка ничего, в окошко глядит, да слёзки вытирает. Дед смотрит с печки и хмурится: «Угомонись, Лукерья! Проголодается, сговорчивей станет». А бабка Настеньке улыбается, говорить с ней пробует, потом выпорхнет в сени, сядет на лавку и ревёт от обиды.

Так прошёл день. Наступил вечер.

– Хочу смотреть телевизор! – заявила Настенька, нарушив сопливое молчание.

– Ох, беда, – всплеснула руками бабка, – нету, милая, у нас этого телевизора. Был один, да поломался давно, а антенна с крыши упала ещё прошлой весною, буря была…

Старуха хотела ещё многое рассказать внучке про то, каким он был, этот телевизор, как в дом попал по случаю окончания посевной. И то, как отличился её Никифор с бригадой, сам председатель подарил им этот телевизор! А ещё о том, как пол деревни собиралось по вечерам в их пяти стенах, толклись, курили и смотрели по очереди в экран. Тогда же Гагарин полетел в открытый космос, а когда вернулся, шёл по красной дорожке. И сам Хрущёв встретил его и обнял, как сына. Оба они стояли и плакали, а может, это только казалось, уж больно в избе накурено было.

– Хочу смотреть телевизор! – повторила медным голоском Настенька.

– Никифор, своди Настюшу к Ельниковым, пусть поглядит там свой телевизор, а я им молочка передам, – затарахтела Лукерья.

Дед знал, что спорить с бабкой не было никакого человеческого смысла. Хоть бы раз она отступилась – и – и, куды там! Никифор нежно любил свою Лукерью и во всём шёл ей навстречу, хотя частенько не считал её правой, а своё соглашательство – правильным.

На дворе было уже темно. Дед взял фонарик и повёл внучку к Ельниковым короткой дорогой через огороды.

– Ой, – вдруг вскрикнула Настенька, – жжёт!

Дед обернулся и увидел, что девочка, засмотревшись на первые звёзды, набрела на заросли крапивы, хотела было рукой их раздвинуть, но обожглась и вскрикнула.

– Деда, больно! – Настя потёрла ноготочками укушенное место и вопросительно поглядела на Никифора.

– Ты, Настенька, не три, пройдёт, иди за мной следом, тут недалече, – дед пошёл чуть медленнее, то и дело оборачиваясь на аккуратно идущую след в след внучку. «Да, – подумал дед, – где беда постучится, там и любовь откликается».

– Тебе не холодно? – спросил он, останавливаясь передохнуть у соседской оградки.