Фламандская доска - Артуро Перес-Реверте

— Значит, с племянничком ты уже знакома, — сказала Хулия, как только они оказались на улице.

Менчу, уже впившаяся глазами в какую-то витрину, ответила утвердительным кивком.

— И давно. — Она наклонилась, чтобы получше разглядеть ценник, стоящий возле пары туфель. — Года три, а то и четыре.

— Теперь мне понятно, откуда выплыла эта картина… Тебе ее предложил не старик, а этот тип.

Менчу раздраженно усмехнулась:

— Что ж, ты угадала, детка. В свое время у нас с ним было кое-что — приключение, как выразилась бы ты: ты ведь у нас известная скромница… Это было давным-давно. Но вот теперь, когда ему стукнуло в голову насчет ван Гюйса, он вдруг вспомнил обо мне.

— А почему же он не взялся за это сам?

— Да потому, что с ним никто не желает иметь дела. Даже дон Мануэль ему не верит! — Она рассмеялась. — Альфонсито Лапенья, Альфонсито Рулетка… Под этим прозвищем он больше известен. Он должен всему свету — даже чистильщику ботинок. А несколько месяцев назад просто чудом не оказался за решеткой. Какое-то дело с какими-то чеками, которые ничем не были обеспечены.

— А на что же он живет?

— Жена кормит. Потом, время от времени ему удается подцепить на удочку какого-нибудь простака. А вообще, знаешь ли, нахальство — второе счастье.

— Значит, теперь он возлагает свои надежды на ван Гюйса?

— Да. Ему просто не терпится превратить его в большую кучу жетонов для рулетки.

— Хорош гусь!

— Это уж точно. Но такие гуси — моя слабость, поэтому и Альфонсо мне нравится. — Она задумалась на пару секунд. — Хотя, насколько мне помнится, его технические данные тоже не столь уж выдающиеся. Он… как бы тебе это объяснить? — Она подыскивала слово поточнее. — У него плоховато с воображением, понимаешь? Тут уж он Максу и в подметки не годится. С ним все как-то очень уж прямолинейно — привет и пока. Но зато весело: как начнет сыпать анекдотами, так просто до колик доведет.

— А его супруга в курсе?

— Думаю, догадывается, потому что дурой ее уж никак не назовешь. Потому так и сверкала на нас глазами. Мегера.

3. ШАХМАТНАЯ ЗАДАЧА

Благородная сия игра имеет свои бездны, в коих сгинула не одна благородная душа.

— Я полагаю, — произнес антиквар, — что речь идет о шахматной задаче.

Уже более получаса они разглядывали фламандскую доску, обмениваясь впечатлениями. Сесар стоял, прислонившись к стене, с изящно зажатым между большим и указательным пальцами стаканом джина с лимоном. Менчу томно полулежала на диване. Хулия покусывала ноготь, сидя на ковре по-турецки, с пепельницей между колен. Все трое вперились в картину так, словно перед ними стоял телевизор, по которому шел захватывающий фильм. Краски ван Гюйса постепенно тускнели у них на глазах по мере того, как гас вечерний свет, проникавший в комнату через потолочное окно.

— Может быть, кто-нибудь что-нибудь зажжет? — подала идею Менчу. — А то мне кажется, что я потихоньку слепну.

Сесар нажал на кнопку выключателя у себя за спиной, и свет, льющийся из скрытых светильников и отражающийся от стен, вернул жизнь и краски Роже Аррасскому и чете герцогов Остенбургских. Почти одновременно с этим настенные часы с длинным маятником из позолоченной латуни начали медленно, в такт его ритмичному раскачиванию, бить восемь. Хулия подняла голову прислушиваясь: ей послышался с лестницы звук шагов.

— Альваро задерживается, — сказала она, убедившись, что они лишь почудились ей, и заметила, как Сесар презрительно поморщился.

— На сколько бы ни опоздал этот филистер, — пробормотал антиквар, — все равно он явится слишком рано.

Хулия бросила на него укоризненный взгляд:

— Ты же обещал вести корректно. Не забывай об этом.

— Я не забываю, принцесса. Я подавлю свои кровожадные порывы исключительно во имя моей преданности тебе.

— Я буду тебе вечно благодарна.

— Надеюсь, что да. — Антиквар взглянул на свои наручные часы, словно не доверяя точности стенных, которые сам же когда-то подарил Хулии. — Однако этот свинтус не отличается пунктуальностью.

— Сесар…

— Ладно, принцесса. Я умолкаю.

— Нет уж, не умолкай. — Хулия указала на картину. — Ты говорил, что мы имеем дело с шахматной задачей…

Сесар кивнул. Он сделал театральную паузу, чтобы чуть пригубить из своего стакана и затем промокнуть губы вынутым из кармана белоснежным платком.

— Видишь ли… — Он взглянул на Менчу и слегка вздохнул. — Видите ли… В скрытой надписи есть нечто, о чем мы — по крайней мере, я — до сих пор не задумывались. Действительно, фразу «Quis necavit equitem» можно перевести как вопрос: «Кто убил рыцаря?». Исходя из данных, которыми мы располагаем, ее можно истолковать как загадку, касающуюся смерти — или убийства — Роже Аррасского… Однако, — Сесар сделал жест фокусника, вынимающего из своего цилиндра сногсшибательный сюрприз, — эту фразу можно перевести и с несколько иным смыслом. Насколько мне известно, шахматная фигура, которую мы теперь называем конем, в средние века именовалась рыцарем… И до сих пор во многих европейских странах она называется именно так. Например, в английском языке — knight, то есть рыцарь. — Он задумчиво посмотрел на картину, словно еще раз взвешивая правомерность своих умозаключений. — А это значит, что вопрос формулируется не «кто убил рыцаря?», а «кто убил коня?»… Или, пользуясь шахматной терминологией, «кто съел коня?».

Некоторое время они молчали, размышляя. Потом заговорила Менчу:

— Что ж, очень жаль. — Она была явно и жестоко разочарована. — Значит, мы заварили всю эту кашу на пустом месте…

Хулия, пристально смотревшая на антиквара, помчала головой.

— Ничего подобного: тайна-то существует! Ведь правда, Сесар?.. Роже Аррасский был убит до того, как была написана картина. — Приподнявшись, она указала на угол доски. — Видите? Вон дата создания картины: Petrus Van Huys fecit me, anno MCDLXXI…[11] Это значит, что через два года после убийства Роже Аррасского ван Гюйс, воспользовавшись хитроумной игрой слов, написал картину, на которой фигурировали жертва и убийца… — Она секунду поколебалась, осененная новой идеей. — А также, возможно, и первопричина этого преступления — Беатриса Бургундская.

Менчу мало что поняла, но разволновалась донельзя. Сев на диване, она широко раскрытыми глазами смотрела на фламандскую доску так, будто видела ее впервые.

— Объясни-ка, детка моя. Я просто сгораю от нетерпения.

— Насколько нам известно, причин убийства Роже Аррасского могло быть несколько, и одна из них — предполагаемый роман между ним и герцогиней Беатрисой… Этой женщиной в черном, читающей у окна.

— Ты хочешь сказать, что герцог убил его из ревности?

Хулия сделала неопределенный жест:

— Я ничего не хочу сказать. Я только высказываю предположение, что это могло произойти. — Она кивком указала на гору книг, документов и фотокопий, вздымающуюся на столе. — Возможно, художник хотел привлечь внимание людей к этому преступлению… Может быть, именно поэтому он решил написать картину. А может быть, ее кто-то ему заказал. — Она пожала плечами. — Мы никогда этого точно не узнаем. Но одно ясно: эта картина содержит ключ к разгадке убийства Роже Аррасского. Это доказывает надпись.

— Закрашенная надпись, — подчеркнул Сесар.

— Тем более.

— Предположим, художник побоялся, что высказался уж слишком открыто, — предположила Менчу. — В пятнадцатом веке, знаете ли, тоже нельзя было вот просто так взять и обвинить человека.

Хулия взглянула на картину.

— Может быть, ван Гюйс и правда испугался, что намек получился чересчур уж прозрачным.

— Или кто-нибудь замазал фразу позже, — полувопросительно-полуутвердительно проговорила Менчу.

— Нет. Сначала я тоже подумала об этом. Но посмотрела под лампой Вуда, сделала стратиграфический анализ — сняла скальпелем образец и проверила его под микроскопом… — Она взяла со стола лист бумаги. — Вот тут все описано, слой за слоем: основа — дубовое дерево; очень тонкий слой грунтовки — карбонат кальция, костяной клей, свинцовые белила и растительное масло; далее три слоя — свинцовые белила, киноварь и жженая кость, свинцовые белила и резинат меди, лак и так далее. Везде все одинаковое: те же самые составы, те же самые краски. Следовательно, сам ван Гюйс закрасил эту надпись вскоре после того, как сделал ее. Тут никаких сомнений быть не может.

— Значит?

— Принимая во внимание то, что мы балансируем на плохо натянутом канате, которому уже пятьсот лет, я согласна с Сесаром. Очень возможно, что ключом является эта шахматная партия. Но насчет съеденного коня — мне это и в голову не приходило… — Она взглянула на антиквара. — А ты что скажешь?

Сесар отошел от стены, присел на другой конец дивана, рядом с Менчу, и, отхлебнув маленький глоток из своего стакана, закинул ногу на ногу.