Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями - Борис Носик

Любопытно, что он (еще, видимо, и не поговорив с Екатериной Афанасьевной лично) уже готов к полному краху, к поражению, к отступлению, ибо в горестях и жертвенности видит меланхолическую сладость. Сдается, он был к ним в душе готов и ранее. Впрочем, он не знает еще, как трудно будет отступиться, как трудно будет примириться с потерей Маши.

Так или иначе, муки его начались, скорее всего, уже в 1810 году. Жуковский больше не редактирует в то время «Вестник Европы». Екатерина Афанасьевна начинает строить дом в Муратове. Она доверяет Жуковскому составление сметы и надзор за постройкой (оказывается, на такое романтики способны). Но разговор у них состоялся жесткий. Маша и знать не должна о том, что он сватался, что он получил решительный отказ: Екатерина Афанасьевна человек верующий, человек церковный, кровосмешенья она не потерпит. Он поклялся, что будет только другом и о любви своей больше не обмолвится ни словом. Подразумевалось, что и собственной песне он наступит на горло…

А ему писалось. Уже начато было стихотворение, посвященное второй любимой его ученице, прелестной, веселой Сашеньке Протасовой, — баллада, и его и ее прославившая. Хоть были в ней, как положено балладе, и мертвецы, и свечи, и ворон, весь этот мрак одолевал в ней Сашин искрометный характер, задавший ритм стихам («Раз в крещенский вечерок / Девушки гадали…») и заставивший автора пойти в конце на попятный, к счастливой развязке: это был сон, и он не повторится:

Здесь несчастье — лживый сон;Счастье — пробужденье.

О! не знай сих страшных сновТы, моя Светлана…Будь, Создатель, ей покров!Ни печали рана,Ни минутной грусти теньК ней да не коснется;В ней душа — как ясный день;Ах! да пронесетсяМимо — бедствия рука;Как приятный ручейкаБлеск на лоне луга,Будь вся жизнь ее светла,Будь веселость, как была,Дней ее подруга.

В эти последние годы белёвской жизни сближается Васенька с матушкой своей, Елисаветой Дементьевной. В трудностях острее чувствует тепло ее материнской любви. Увы, продолжалось это недолго… В 1811 году умерла любящая «бабушка» Марья Григорьевна Бунина, а за ней последовала, почти сразу, всем сердцем к ней привязавшаяся Елисавета Дементьевна — Сальха, словно не хотела больше влачить свои дни без той, кто была когда-то ее ненавистницей и соперницей, а стала самым близким ее другом.

«Бабушка» оставила Васеньке десять тысяч, и он купил на них неподалеку от Муратова небольшое имение, чтоб быть поближе к Маше. Тут и соседи оказались очень милые в сорока верстах от Муратова, в Черни, — супруги Плещеевы, люди артистические, театральные, любители музыки, сами изрядные музыканты. Плещеев сочинял музыку на стихи Жуковского, а супруга его Анна Михайловна, обладавшая прекрасным голосом, пела эти романсы. Жуковский начал даже писать комедии для домашнего театра Плещеевых, веселил всех и сам веселился, однако за письменным столом переводил мрачноватые немецкие баллады про мертвецов, гробы и кладбища. То была мода, дань романтизма народному творчеству, — это понятно. Не вполне понятно, однако, в какой степени это могло отражать загнанные вглубь страхи молодого поэта…

В начале августа 1812 года в доме Плещеева был шумный праздник по поводу дня рожденья хозяина. Приглашены были все соседи и друзья, в том числе Протасовы. После бесконечного праздничного обеда дан был концерт. Хозяин написал музыку на новые стихи Жуковского, а пел сам стихотворец (даром, что ли, тетушка Варвара обучала его музыке и пению вместе с сестричками). Текст песни был романтически-возвышенный. Буря занесла утлый челн лирического героя на скалы. Мрак, гибель — и вдруг…

Вдруг — все тихо! мрак исчез;Вижу райскую обитель…В ней трех ангелов небес.

При этих словах Екатерина Афанасьевна с беспокойством оглядела дочек: она не желала никаких прилюдных намеков, тем более что твердо об этом с Василием было договорено…

А несчастный пловец продолжал свое вдохновенное пение, не подозревая, наверно, в какую пучину новых бедствий оно затянет его.

На коленях, в восхищенье,Я смотрю на образ их.О! кто прелесть их опишет?Кто их силу над душой?Все окрест их небом дышитИ невинностью святой.

Насчет Машиной святой невинности он много уже писал, может, думал, что она, Екатерина Афанасьевна, читать не умеет… Машины щечки бледные вон как зарделись, — просила ведь не трогать девочку, а он за свое.

Неиспытанная радость —Ими жить, для них дышать:Их речей, их взоров сладостьВ душу, в сердце принимать.О, судьба! одно желанье:Дай все блага им вкусить;Пусть им радость — мне страданье;Но… не дай их пережить.

Еще до последнего плещеевского аккорда послышался сзади резкий скрип кресла. Один из трех ангелов Екатерина Афанасьевна вышла из залы в ярости.

Скандал был страшный: она ему в тот раз все сказала. Что нечего ее и дочек ее при людях срамить и на судьбу жалиться. Что ежели он в церковных книгах сыном Афанасия Иваныча не записан, то сам-то он о кровном родстве своем с Машей отлично знает. И раз святая церковь такого не позволяет, то и она, грешница, ни за что не позволит — последнее ее слово. Он и так много уже преуспел — дочка ей как чужая сделалась. А теперь лучше ему уехать — вон какая война, все мужчины на войну едут… С дочкой она ему все равно видеться не позволит. И в братские чувства его не верит больше: то, про что он у Плещеевых пел, — это все было не братское…

И отправился Васенька в ополчение, бить корсиканца — злодея узурпатора Буонапарте…

Глава 6

Певец в кустах и во дворце

Через девять дней после злосчастного дня рождения у Плещеевых 29-летний поэт Василий Андреевич Жуковский уже числился в рядах московского ополчения в чине поручика Мамоновского полка. 26 августа во время Бородинской битвы Мамоновский полк стоял в тылу главной армии. Для тех, кто любит героические батальные сцены, процитирую письмо Жуковского, отправленное им через четверть века великой княгине Марии Николаевне и описывающее участие певца в Бородинской битве и его пребывание «во стане русских воинов»:

«Мы стояли в кустах на левом фланге, на который напирал неприятель; ядра невидимо откуда к нам прилетали; все вокруг нас страшно гремело; огромные клубы дыма поднимались на всем полукружии горизонта, как будто от повсеместного пожара, и, наконец, ужасною белою тучею обхватили половину неба, которое тихо и безоблачно сияло над бьющимися армиями. В все продолжение боя нас мало-помалу отодвигали назад. Наконец, с наступлением темноты, сражение, до тех пор не прерывавшееся ни на минуту, умолкло. Мы двинулись вперед и оказались на возвышении посреди армии… Но мы не долго остались на месте: армия тронулась и в глубоком молчании пошла к Москве».