Честное комсомольское - Агния Кузнецова (Маркова)

Они медленно шли по дороге мимо обнесенной низким зеленым тыном колхозной пасеки с разноцветными, словно игрушечными, домиками-ульями, мимо полей пожелтевшего клевера. Они дошли до большого камня, того самого, о котором говорил Саша в своей записке. Оба вспомнили, как несколько лет назад бегали сюда за цветами. Стеша босой ногой наступила тогда на хвост гадюки, та изогнулась, чтобы ужалить, но Саша палкой проворно прижал к земле ее голову. В один миг с оглушительным визгом Стеша оказалась на камне.

Сейчас они смеялись над этим воспоминанием и немного грустили о прошлом.

– Я вот зачем позвал тебя, Стеша, сюда, – наконец сказал Саша, хотя оба они знали, что позвал он ее только для того, чтобы увидеться наедине. – Миша сидел в шкафу и слышал весь педсовет.

– В шкафу? – Стеша рассмеялась. – Выдумал?

– Нет, кажется, правда.

Саша рассказал Стеше, как Миша попал в нишу и как, сидя в этом «плену», слышал нападки Алевтины Илларионовны на Александра Александровича.

– Миша говорил, что разговор был горячий и после него вряд ли Александр Александрович может остаться в школе. Алевтина прямо заявила, что, мол, нечего глаза закрывать и стараться быть излишне тактичными. Прежде всего деловая сторона. Не может глухой учитель дать ученикам математическое образование, и лучше Александру Александровичу уйти из школы.

– Так и сказала?! – ужаснулась Стеша. – Ведь все знают, что в школе нет учителя лучше Александра Александровича.

Они подошли к двум почерневшим от времени пенькам.

– Посидим? – предложила Стеша, опускаясь на пенек и снизу вверх глядя на Сашу.

Он приблизился, но не садился.

– Ты стала другой, Стеша…

– Почему? – не поняла она.

– Даже не знаю, как объяснить… Раньше было все просто, А теперь я иногда не решаюсь заговорить с тобой…

– Значит, ты другим стал, а не я…

Они помолчали. Саша сел было на пенек, но сразу же встал и опустился на траву возле Стеши. Она вспыхнула и потупилась. Со стороны могло показаться, что он стоит перед ней на коленях.

– Говорят, что на свете нет ничего невозможного, – неожиданно сказал Саша.

– Не знаю, – с сомнением ответила Стеша. – Об этом я никогда не думала.

– Значит, возможно сделать так, чтобы Александр Александрович остался в школе. Ты пойми, без школы в жизни ему делать нечего!

– Да я-то понимаю, Саша! – Стеша вздохнула. – Вот они не понимают. Может, стоит завтра после уроков собрать ребят и всем классом написать заявление директору?..

– Я уже думал об этом. Давайте попробуем.

Стеша вдруг вскочила, крикнула: «Догони!» – и в один миг исчезла за деревьями.

Саша секунду-другую от неожиданности помедлил и бросился за ней.

Стеша со смехом мчалась между прямыми стволами сосен, повертывала то вправо, то влево. Щеки ее разгорелись, прядки волос спустились на щеки, пальто было расстегнуто. Ее низкий, грудной смех доносился до Саши.

Сумерки сгущались. Горизонт просветлел и запылал заходящим солнцем. Красные отблески его окрашивали стволы деревьев, и те казались розовыми. Розовой была и Стеша, когда Саша поймал ее. Солнце горело в ее коричневых глазах, в рыжеватых волосах, на ее пламенных щеках. Саше она в этот миг показалась солнечной, волшебной, и он не удержался и чуть заметно коснулся губами ее щеки.

Они возвращались из леса уже в темноте, счастливые и взволнованные первым поцелуем, спрашивая себя, да был ли он на самом деле или им только почудилось. Может быть, это ветер коснулся разгоряченной Стешиной щеки.

Но так или иначе, сказке пора кончаться. Стеша торопилась домой, и последние минуты, проведенные с Сашей, были для нее уже отравлены мыслью, что отец и мачеха сейчас начнут спрашивать, почему она так долго задержалась в школе. А она станет лгать, краснеть и вывертываться.

Около Стешиного дома они несмело пожали друг другу руки, на секунду дольше, чем положено, задержались, в темноте отыскали глазами глаза друг друга и молча разошлись.

С бьющимся сердцем Стеша переступила порог своего дома. Из школы она никогда не приходила так поздно.

Отец сидел за столом, заваленным грязной посудой, обрезая нитки у обносившихся брюк. Людмила Николаевна, с распущенной косой, снимала с постели одеяло. Она подозрительно покосилась на Стешу, вспомнила предсказания Александра Александровича, вздохнула, но ничего не сказала.

– Наконец-то, доченька! – обрадовался Федор Тимофеевич. – Где так долго? – Он повесил брюки на спинку стула и, подняв на лоб очки, любовно поглядел на дочь.

– Я поглажу тебе их, папа, сквозь мокрую тряпку, – не отвечая на вопрос, сказала Стеша и неожиданно для себя вместо стыда за свою ложь почувствовала неприязнь к мачехе, которая не ухаживает за отцом и выдумывает какие-то свои, никому не нужные нормы поведения в семейной жизни.

Стеша наскоро, без желания, выпила остывший чай, вымыла посуду, включила электрический утюг. Быстро двигаясь по комнате, она рассказала отцу о том, что завуч намекает Александру Александровичу на уход из школы, но ученики не допустят этого и родители, наверное, тоже будут протестовать.

– Не думаю, чтобы до этого дошло, – задумчиво сказал Федор Тимофеевич. – В школе такой справедливый парторг – Алексей Петрович. Ксения Петровна тоже всегда смело защищает правду, да еще сколько найдется людей, которые в обиду Александра Александровича не дадут! Ну, а на всякий случай ты, Людмила, обойди наших близких знакомых, поговори насчет Александра Александровича. Или нет, есть же родительский комитет! Кто председатель-то?

– Коновалова! – зевая, ответила Людмила Николаевна.

– Мать Сашка́?

Яркая краска залила щеки и шею Стеши.

– Она самая, – сказала Людмила Николаевна. – Только я довольна буду, если Бахметьева все-таки уволят из школы. Взгляды у него слишком смелые, с такими взглядами только молодежь портить.

Стеша почти уронила утюг на подставку и с изумлением посмотрела на мачеху.

– Что вы, Людмила Николаевна! – возмущенно сказала она. – Зачем вы говорите такое?

– Правда, Люда, учитель что надо и человек правильный. Только… – Федор Тимофеевич замолчал на мгновение, стаскивая сапог, – глухой. Вот беда.

– Значит, не пойдете к родителям? – спросила Стеша мачеху.

– А ты ложись-ка спать, – миролюбиво ответила Людмила Николаевна. – Утро вечера мудренее. Завтра и поговорим.

Стеша аккуратно повесила брюки на спинку стула, отнесла в кухню утюг, убрала со стола зеленое с белыми полосками одеяло, на котором гладила, ушла в свою комнату.

Она долго не могла заснуть. Закрывала глаза, и сейчас же ей представлялись розовые стволы сосен, лицо Саши с его застенчивой улыбкой, а порой с затаенной усмешкой и осторожный, первый в жизни поцелуй.

Объяснение

Утром, как только Александр Александрович вошел в учительскую, девушка-секретарь сказала, что Алевтина Илларионовна ждет его в кабинете директора.

Александр Александрович знал, что не сегодня-завтра последует продолжение разговора на педагогическом совете, которого он толком не слышал и в подробностях узнал со слов своих приятелей учителей, предполагая, что в их передаче все неприятное было смягчено.

Он вошел в маленький, неуютный кабинет директора и сел на скамейку у стены, ожидая, когда Алевтина Илларионовна закончит разговор с колхозным бригадиром Дарьей Терентьевной.

Вскоре та ушла, и Александр Александрович пересел на стул рядом со столом завуча. Алевтина Илларионовна встала, подошла к двери и прикрыла ее покрепче.

– Слушаю вас, Алевтина Илларионовна.

– Я еще раз хочу напомнить вам о вашем безответственном поступке на поле. Непонятно, как мог учитель не заметить, что с поля ушли все мальчики! Непонятно, как можно было потом не принять никаких мер, чтобы наказать учеников!

– Мы же достаточно говорили об этом на педсовете. Больше мне сказать нечего, – устало ответил Александр Александрович.

Алевтина Илларионовна пожала плечами и продолжала с возмущением в голосе:

– А ваш ученик Ласкин в школу, видимо, не вернется. Он связался с подозрительными людьми, пьет, играет в карты, сквернословит…

– Наш ученик. Я ослышался? Мне показалось, вы сказали «ваш»?

– Да, я сказала «ваш»! Вы его классный руководитель. Как случилось, что вы не обратили внимание на этого ученика? – придирчиво спрашивала Алевтина Илларионовна.

Она сидела перед Александром Александровичем красная от негодования и смотрела на него светлыми злыми глазами. Когда она сердилась, у нее краснели веки и светлые ресницы казались совсем белыми. В душе Алевтина Илларионовна искренне считала, что глухой человек не может быть учителем, и была убеждена, что Нина Александровна поддерживает Бахметьева только из жалости, а сама с радостью избавилась бы от него.

– Все это объяснимо, Алевтина Илларионовна, – медленно заговорил Александр Александрович. – Вы же знаете, что представляет собой Коля Лаекин. Это человек от природы не умный, не способный, а родители своим нелепым воспитанием сделали его мрачным и озлобленным. Обстоятельства столкнули его с нехорошими людьми. Почва была готова. Вот так это и случилось, Алевтина Илларионовна. А я подобрать ключ к сердцу Ласкина, каюсь, не сумел, хотя и пытался. – Александр Александрович безнадежно развел руками.