И в сердце нож. На игле. Белое золото, черная смерть - Честер Хаймз

Трое мужчин и двое женщин на высоких табуретах у стойки обернулись, чтобы поздороваться с Джонни. В них безошибочно угадывались профессиональные игроки и их подруги-проститутки.

— Смерть одна не ходит, — с сочувствием произнесла представительница гарлемского полусвета.

Джонни стоял полностью расслабившись.

— На повороте легко разбиться, — сказал он.

Они все говорили одинаковыми глухими монотонными голосами. Так было принято У людей их ремесла.

— Жаль Большого Джо, — сказал один из игроков. — Его нам будет не хватать.

— Это был настоящий мужчина, — заметила вторая проститутка.

— Это точно! Верно! — закивали другие.

Джонни через стойку обменялся рукопожатием с гигантом барменом.

— Как дела, Малыш?

— Вот стою и попискиваю, Папаша. — Он повел рукой со стаканом. — Что будем пить, Папаша? Заведение угощает.

— Принеси-ка нам кувшин лимонада. Джонни повернулся к арке, что вела в обеденный зал.

— Увидимся на похоронах, Папаша, — сказал бармен ему в спину.

Джонни не ответил, потому что уткнулся в живот загородившего путь субъекта, напоминавшего воздушный шар, который оказался в стратосфере и обнаружил, что она на несколько сотен градусов горячей, чем хотелось бы. На нем была старомодная белая шелковая рубашка без воротничка, застегнутая на пуговицу-запонку с брильянтами, и черные шерстяные брюки. Он был такой тучный, что ноги казались сросшимися воедино, а брюки напоминали юбку. Его круглая коричневая голова смахивала на буек и была чисто выбрита. Ни единого волоска не виднелось на его лице, шее, подбородке, ноздрях, ушах, бровях, веках. Создавалось впечатление, что его голову как следует ошпарили кипятком, словно свиную тушу при разделке.

— Ну что, все обыгрываешь нас, Папаша? — просипел он, протягивая большую влажную руку.

— Пока карты не розданы, грех роптать на судьбу, — сказал Джонни. — А потом уж поглядим, что у нас на руках.

— И начнем торговлю. — Субъект опустил голову, но его огромный живот заслонял от его взора ступни в фетровых башмаках. — Очень жаль, что не стало Большого Джо.

— Потеряли вашего лучшего клиента? — предположил Джонни.

— Знаешь, а ведь Большой Джо никогда здесь не обедал. Он приходил поглядеть на курочек, поговорить о еде. — Толстяк помолчал и добавил: — Но это был человек.

— Джонни, Бога ради, поскорей, — крикнула из зала Дульси. — Похороны начнутся в два, а теперь уже почти час. — Она не сняла темных очков и в своем розовом шелковом платье выглядела очень по-голливудски.

Зал был маленький, и восемь квадратных кухонных столиков, покрытых красно-белой клетчатой клеенкой, стояли на полу, густо усыпанном опилками.

Дульси уселась за столик в углу между Аламеной и адвокатом.

— Сейчас я вас покормлю, — сказал Толстяк. — Ты небось помираешь с голоду.

— Как всегда.

Джонни с удовольствием ощущал под подошвами туфель опилки и думал о том, как хорошо ему жилось в Джорджии, пока он не убил того человека.

В дверном проеме, что вел в кухню, показалась голова повара. Он крикнул:

— Привет, Папаша.

Джонни помахал ему рукой.

За тремя другими столиками сидели клиенты — сплошь игроки и проститутки высшего класса. Других сюда не пускали. Все прекрасно знали друг друга. Они говорили вслед проходившему Джонни:

— Жаль, что Большого Джо больше нет.

— Игра продолжается, хотя и нет банкомета.

О Вэле не было сказано ни слова. Было известно, что его убили, но неизвестно, кто это сделал. Это было дело Джонни, Дульси и полиции, и никто не собирался совать сюда свой нос.

Джонни сел. Официант подал меню, а Малыш принес и поставил на стол большой кувшин с лимонадом, в котором плавали куски лимона и кубики льда.

— Я хочу «Сингапур», — сказала Дульси, а когда Джонни на нее косо посмотрел, добавила: — Тогда бренди с содовой. От холодных напитков у меня расстраивается живот.

Официанты принесли тарелки, ножи, вилки, салфетки, стаканы, Аламена подала адвокату меню. Он с улыбкой стал его читать:

«Главные блюда:

Хвост аллигатора с рисом.

Запеченный окорок — сладкий картофель и суккоташ[3].

Потроха — капуста и окра.

Цыплята с клецками — рис или сладкий картофель.

Жаркое на ребрышках.

Свиные ножки.

Шейные хрящики с мамалыгой (горячие лепешки или кукурузный хлеб).

Гарниры:

Капуста — окра — черная фасоль — рис — кукуруза в початке „суккоташ“ — огурцы и помидоры.

Десерт:

Домашнее мороженое — сладкий пирог с картофелем — персиковый пирог — арбуз — пирог с черной смородиной.

Напитки:

Чай со льдом — пахта — шалфеевый чай — кофе».

Но, подняв голову, адвокат увидел мрачные лица своих спутников, и его улыбку как ветром сдуло.

— Я еще не завтракал, — сказал он официантке. — Я бы съел яичницу с мозгами и лепешки.

— Да, сэр.

— А мне жареных устриц, — сказала Дульси.

— Устриц сейчас нет, не сезон, — сказала официантка, бросив на Дульси слегка иронический взгляд.

— Тогда цыпленка с клецками. Но только ножки! — надменно сообщила Дульси.

— Да, мэм.

— А мне ветчины, — сказала Аламена.

— Да, мэм, — отозвалась официантка и, глядя на Джонни с телячьей преданностью, спросила: — А вам как обычно, мистер Джонни?

Он кивнул. Его завтрак неизменно состоял из большой тарелки риса и четырех кусков жареной свинины. Все это он обильно поливал сортовой черной патокой. Кроме того, ему всегда подавали тарелку с восемью домашними лепешками, каждая в полтора дюйма толщиной.

Он шумно и молча жевал. Дульси выпила три бренди с содовой и сказала, что есть не хочет.

Джонни перестал жевать, чтобы сказать:

— И все-таки ты поешь.

Она лениво клевала еду на своей тарелке, поглядывая на других обедающих, прислушиваясь к обрывкам их разговоров.

Из-за дальнего стола поднялись двое. Официантка стала убирать посуду. В зал вошел Чинк с Куколкой.

Она переоделась в розовое полотняное платье. На ней были большие черные очки в розовой оправе. Дульси уставилась на нее, источая ненависть. Джонни выпил подряд два стакана лимонада.

В зале воцарилось молчание.

Внезапно Дульси встала.

— Ты куда? — спросил Джонни.

— Хочу поставить пластинку. Что, нельзя?

— Сядь, — ровным голосом приказал он. — И не валяй дурака.

Дульси села и снова стала грызть ноготь.

Аламена теребила высокий ворот платья и смотрела в тарелку.

— Скажи официантке, — посоветовала она Дульси. — Она поставит.

— Я думала поставить песенку Ролла Мортона «Я хочу, чтобы маленькая девочка меня полюбила».

Джонни поднял голову и посмотрел на нее. В его глазах бушевала ярость.

Дульси подняла свой стакан, чтобы спрятать за ним лицо, но рука ее дрожала, и она пролила бренди себе на платье.

С другого конца зала Куколка громко сказала:

— В конце концов, Вэл был мой жених.

Дульси напряглась.

— Ты лживая дрянь! — крикнула она в бешенстве.

Джонни грозно на нее посмотрел.

— На самом-то деле его и убили, чтобы он на мне не женился, — сказала Куколка.

— Его от тебя тошнило, — сказала Дульси.

Джонни ударил ее по лицу так, что она полетела со стула и осела на пол у стены.

Куколка пронзительно расхохоталась.

Джонни откинулся на стуле так, что тот закачался на задних ножках.

— Пусть эта стерва — помолчит, — сказал он.

К столику подковылял Толстяк и положил свою пухлую руку Джонни на плечо.

Малыш вышел из-за стойки бара и застыл в проходе.

Дульси молча встала с пола и села обратно на стул.

— Пусть лучше твоя помолчит, — отозвался Чарли Чинк.

Джонни встал. Вокруг заскрипели стулья — все, кто сидел рядом со столиком Чарли, сочли за благо убраться подальше. Куколка вскочила и бросилась на кухню. Малыш подошел к Джонни.

— Тихо, Папаша, — сказал он.

Толстяк проковылял к столику Чинка и сказал:

— Бери ее, уходи и больше никогда сюда не показывайся. Ишь заявился на мою голову…

Чинк встал. Его желтое лицо потемнело и распухло.

Куколка вышла из кухни и присоединилась к нему. Уходя, он обернулся и бросил через плечо Джонни:

— Мы еще поговорим, дружок.

— Давай поговорим сейчас, — ровным голосом отозвался Джонни, двинувшись в его сторону. Шрам на его лбу ожил, заиграл щупальцами. Малыш заслонил ему дорогу:

— Об этого ниггера не стоит и руки марать, Папаша!

Толстяк пихнул Чинка в спину.

— Тебе повезло, гаденыш, ох как повезло, — просипел он. — Сматывайся, пока везение не кончилось.

Джонни посмотрел на часы, потеряв интерес к Чинку.

— Пора, похороны уже начались, — возвестил он.

— Мы все придем, — сказал Толстяк, — но ты давай вперед, ведь ты там второй человек.