Письма с Земли. Городская фантастика - Наталья Астахова

Да, вот так, вот так, правильно.

Он начал рассматривать пассажиров и увидел ее. И тут же зажмурился, стало трудно дышать. Он боялся открывать глаза, хотя и так, зажмурившись, видел ее всю.

Нет, она совсем, ну ни капельки не была похожа ни на одну из тех женщин, которые нравились ему раньше, которых, как ему казалось, он любил. Прежде — это нечто акварельное, не до конца прорисованное, со слегка размытыми контурами, теплых тонов, в пепельном (непременно пепельном) облаке волос. Тонкое, хрупкое, нежное. Ну просто такое существо, почти нематериальное, представлялось ему, когда он вспоминал о своих былых увлечениях. Неопределенность, ускользаемость именно и нравились ему больше всего. Они так легко входили в его жизнь и так легко забывались потом, оставляя лишь ощущение вот этой неопределенности, туманности.

Здесь — ничего подобного. Все черты круглого лица четко очерчены, почти резкие, немного неправильные линии смягчали две маленькие родинки, как двоеточие над верхней губой. Совсем не хрупкая, скорее, начинающая полнеть женщина.

— Пожалуй, начинающая худеть, так будет правильно. Полнеть она уже перестала, теперь пытается похудеть. Еще вы забыли отметить возраст. Скорей всего, ваша ровесница, а значит, не такая уж молоденькая.

Это был ее голос. Он еще ни разу его не слышал, но был уверен, что говорит она. Только что же выходит, она читает его мысли? Открыл глаза и сразу встретился взглядом, но не с ней, а с кондукторшей.

— Тебе что, весельчак, плохо? Ишь как побледнел. Перебрал вчера?

Кондукторше отвечать не стал, а, собравшись с силами, все-таки посмотрел вниз, туда, где, прижавшись щекой к окну, сидела она. И тоже смотрела на него. Насмешливо, чуть пршцурясь. Но и тревога была в ее взгляде, и что-то еще, будто она давно его узнала и теперь волнуется, узнает ли он ее, помнит ли.

Она молчала. Конечно, ему показалось. Ничьих голосов он не слышал.

Потом он увидел, как она встает и пробирается между сиденьями к нему. Вот уже совсем близко, вот он уже чувствует ее дыхание на своем плече, вот уже рядом и голос:

— Вы не выходите? Тогда разрешите пройти.

Как все быстро. Что же не выскочил следом, простоял, как истукан, пока за ней не захлопнулись двери автобуса. А сам поехал в этом дурацком автобусе до конечной остановки, до какой-то деревни, и на нем же вернулся назад, веселя кондукторшу своим убитым бледным видом.

На следующее утро он прибежал на автостанцию чуть свет и терпеливо провожал все уходящие автобусы, ища ее в толпе.

Наконец-то.

— Здравствуйте, а я вас давно уже жду.

— Доброе утро, — не удивившись, ответила она. — Зачем же давно? Я всегда езжу на этом автобусе — в восемь десять.

— Вы… я… вчера… я хотел… мне показалось… можно… — Да что же это такое, косноязычие какое-то, сроду с ним такого не бывала Подумаешь, дела большие, познакомиться.

Она терпеливо выслушала, снисходительно улыбнулась.

— Вам не показалось. Только сегодня уже не нужно ехать неизвестно куда. Если хотите, позвоните еечером.

Он порылся в кармане, не нашел ничего, на чем можно было бы записать номер.

— Тогда запоминайте, что же делать.

Пять цифр, которые она произнесла, торопливо вбегая в уже отходящий автобус, он запомнил сразу.

Вот и все, как сразу все получилось, даже обидно. А что такого? Обычный командировочный роман. Тоже мне, оборвал он себя. Сердцеед в районном центре. Покоритель уездных барышень. Что-то не получалось думать об этом случае в автобусе в лихом гусарском тоне.

Ну и не надо. Он вообще не будет думать об этом, ни в каком тоне. До самого вечера. Займется наконец-то работой, а вечером позвонит.

Вечером он не позвонил. Потому что в лесу, где ему пришлось заночевать, телефона не было.

Так, значит, это было только вчера? А ему-то кажется, что в этом блаженном состоянии он находится уже целую вечность. Что за город, здесь он постоянно теряет чувство времени.

2

Преуспевающему Татохину все сравнительно легко давалось, и, может быть, поэтому он терпеть не мог неудачников. Контактов с ними избегал, боялся заразиться их неудачливостью, как другие боятся заразиться ангиной.

К числу законченных неудачников он безоговорочно относил всех реставраторов, археологов и прочий бродячий люд, который в летнее время наводнял город. В самом деле, что им в сегодняшнем дне не живется, что они в прошлом ищут? Удачу свою? Так что ее искать, не теряли ведь, отродясь у них ее не было. Ладно бы еще сами из-за этих своих поисков мучались, так нет, часто и густо втягивали в свои неприятности местных жителей.

Когда к нему в баре подсел этот заезжий реставратор, Татохин сразу решил сбежать, дабы не подвергать себя опасности контакта.

Не успел. Реставратор заговорил с ним, начал расспрашивать о том, где можно достать кусочек можжевелового дерева. Ему, видите ли, нужно для того, чтобы починить раму витража.

И этот туда же, подумал тогда Татохин. Сидел бы себе, не дергался, так нет, подавай ему можжевельник. Хорошо, пусть ищет, пусть ищет. Татохин объяснил, как пройти к можжевеловому лесу.

Это было днем. Уже почти забыл о той встрече в баре. Зато теперь, ночью, не спалось. Впрочем, может быть, дело не в реставраторе. Татохин вообще плохо спал в лунные ночи. Вышел на балкон. Жил он на последнем этаже нового высотного дома. Отсюда тополя казались вывернутыми наизнанку колодцами, на самом дне которых, то есть на вершине, серебрились в лунном свете влажные листья.

Город спал глубоко, словно в обмороке. Пухлое облако потихоньку подобралось к луне, закрыло ее, потом надуло щеки, брызнуло дождем, пытаясь привести спящий город в чувство. Облако иссякло, растаяло, а город спал.

Татохин подумал, что в такую глубокую тишину хорошо бы запустить кошку с привязанной к хвосту консервной банкой. Но осуществить задуманное не удалось по причине отсутствия кошки.

Тогда Татохин позвонил мне. Жена его проснулась, когда он начал набирать номер, но, узнав, что звонят мне, сразу успокоилась и снова уснула. Вот это-то обстоятельство меня раздражало больше всего. Я не люблю, чтобы жены спокойно шали, когда я общаюсь с их мужьями, пусть даже по телефону.

Но тут уж ничего не поделаешь. Жена не ревновала Татохина ко мне. Я уже сто лет не могу привыкнуть к тому, что у него умная, спокойная и справедливая жена. В моем понимании все жены должны быть глупыми, взбалмошными и всегда неправыми.

Телефон в моей квартире звонил так громко, что его должен был услышать весь город. Нет, никто, кроме меня, не услышал.

— Ты, конечно, спишь? — голос Татохина звучал красиво и спокойно, как всегда, впрочем.