Марьинские клещи (сборник) - Геннадий Сазонов

— Я боевой генерал, — возразил Павлов Мехлису, когда услышал обвинения в свой адрес. — Поэтому я требую, чтобы суд надо мной был в присутствии начальника Генерального штаба Красной армии.

Мехлис пропустил просьбу Павлова мимо ушей.

Он желал всеми фибрами души получить признательные показания. Генерала допрашивали батальонный комиссар Павловский и чекист, младший лейтенант Комаров.

Отрывок из допроса:

«Вопрос:

— Вам объяснили причину вашего ареста? — спросили следователи.

Ответ:

— Я был арестован днём 4 июля с.г. в Гдове, где мне было объявлено, что арестован я по распоряжению ЦК. Позже со мной разговаривал зам. пред. Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель.

Вопрос:

— В таком случае приступайте к показаниям о вашей предательской деятельности.

Ответ:

— Я не предатель. Поражение войск, которыми я командовал, произошло по независящим от меня причинам.

Вопрос:

— У следствия имеются данные, говорящие за то, что ваши действия на протяжении ряда лет были изменническими, которые особенно проявились во время вашего командования Западным фронтом.

Ответ:

— Я не изменник, злого умысла в моих действиях, как командующего фронтом, не было. Я также не виновен в том, что противнику удалось глубоко вклиниться в нашу территорию. Никогда ни в каких заговорах я не был и ни с какими заговорщиками не вращался. Это обвинение для меня чрезвычайно тяжёлое и неправильное с начала до конца. Если на меня имеются какие-то показания, то это сплошная и явная ложь людей, желающих хотя бы чем-нибудь очернить честных людей и этим нанести вред государству».

Теперь предстояло совершить суд над очередным командующим Западным фронтом. Ситуация, в которой оказались войска под командованием Конева на Вяземском плацдарме, кое в чём напоминала ситуацию, за которую поплатился жизнью Павлов.

Ещё до начала войны генерал Павлов посылал донесения Сталину, Молотову и Тимошенко, где утверждал, что немцы готовятся к нападению на СССР, стягивают войска к границам, ведут разведку, осуществляют диверсии. Генерала полуофициально прозвали паникёром. «Смотри, Павлов, — предупредили из Москвы, — только из твоего округа идёт информация о сосредоточении немецких войск на границе, это неверная, паническая информация!».

Однажды позвонил командующему и сам Сталин, он предупредил, чтобы генерал «перестал паниковать». В подразделениях округа командиры и комиссары заявляли солдатам: «Хотя Германия и фашистская страна, но момент, когда она может начать войну с СССР, ещё не назрел, а у вас от страха расширяются глаза».

Так пытались избежать судьбы, уйти от того, от чего невозможно было спрятаться.

В ночь на 22 июня, помимо внезапности вторжения, фашисты применили приёмы, которые позднее были включении в стратегию операции «Тайфун». Бомбами с воздуха, а также используя парашютистов-диверсантов, немцы вывели из строя и телефонную, и радиосвязь штаба Западного особого военного округа с армиями, уничтожили ведущие командные пункты, после чего осуществлять взаимодействие частей Красной армии стало невозможно.

В ту же роковую ночь в городе Бресте кто-то нарушил вообще всякую связь, не работали служебные и домашние телефоны, войсковая связь. Очевидно, сработала немецкая штурмовая группа.

На рассвете свыше 300 наших самолётов были уничтожены немцами прямо на аэродромах, так что уже нельзя было поднять авиацию против врага.

Генералу Павлову пришлось использовать междугороднюю связь через «обходные линии», он приказал командующим армиями отбивать атаки фашистов, не отступать ни в коем случае.

В 10-ю армию к генералу Константину Голубеву, которая отражала тяжелый удар, командующий послал для усиления руководства частями своего заместителя генерала Ивана Болдина. По всей линии фронта, а она менялась с каждым часом, 22 июня шли ожесточённые бои. Село Жабинка 7 раз на дню переходило из рук в руки. Наша танковая дивизия под Гродно громила танковые и пехотные колонны немцев. Но их тактика — врезаться в позиции Красной армии острым «клином», как поступали в древности крестоносцы, была непривычной для советских командиров, брала верх в бою.

Суд над Коневым, который можно было назвать предварительным, а не официальным, тот должен был состояться позже, начался в штабе фронта.

— Объясните, как получилось, что четыре армии вашего фронта попали в окружение? — начал председатель комиссии ГКО Вячеслав Михайлович Молотов.

Генерал, сохраняя выдержку и спокойствие, давал пояснения, перечислял запросы в Ставку, признавал и просчеты своего штаба.

— Говорите конкретно! — прервал Конева армейский комиссар Лев Мехлис. — Ваши доводы нам известны, незачем их повторять. Отвечайте на заданный вам вопрос по существу!

Иван Степанович едва сдержался, чтобы не бросить резкую реплику в адрес комиссара.

Лев Захарович Мехлис был доктором экономических наук.

Правда, закончил он всего 6 классов еврейского коммерческого училища. Родился Мехлис в Одессе в еврейской семье в 1889 году. По выходу из училища был конторщиком, домашним учителем, состоял в сионистской партии «Поалей Цион».

После революции примкнул к большевикам.

Чуть позже Мехлис познакомился со Сталиным, а в 30-е годы де-факто исполнял обязанности личного секретаря Иосифа Виссарионовича. В тот же период Мехлис окончил Институт красной профессуры. Влияние Мехлиса в «верхнем эшелоне» управления СССР было огромным. Он заведовал отделом печати ЦК и одновременно был главным редактором центрального органа — газеты «Правда». Три года (1937–1940) Лев Захарович занимал должности заместителя наркома обороны и начальника Главного политического управления Красной армии.

В июне 1941 года его вновь назначили на высокие посты, присвоили звание армейского комиссара 1-го ранга, что было равнозначно званию генерала армии. Лев Захарович имел репутацию «тяжелого человека», вероятно, за своё пристрастие видеть и находить вокруг себя и дальше не только друзей и соратников, но преимущественно — врагов и вредителей.

«Будет казнь!», — мысль обожгла генерала.

На какое-то мгновение он почувствовал жалость к себе, будто видел себя самого чужими глазами и со стороны, а вместе с жалостью ощутил даже равнодушие, будто допрашивали не его, а кого-то другого.

Но тут же, сломив слабость, Конев начал выкладывать последние аргументы. Непродуманно, считал он, по приказу Ставки отвели 49-ю армию Резервного фронта на другой фронт за сутки до операции «Тайфун». И, наконец, Иван Степанович вспомнил товарища Сталина, его критику Красной армии, которую слышал собственными ушами, когда присутствовал на совещании в Кремле.

Тщательно разбирая весной 1940 года уроки войны с Финляндией, Иосиф Виссарионович прямо говорил, что у нас в армии нет культурного, квалифицированного и образованного командного состава, а есть только единицы; что у нас в армии мало сколоченных и искусно действующий штабов; что нам в армии нужны хорошо обученные, дисциплинированные и инициативные бойцы, а у нашего бойца инициативы не хватает, он «мало развит и плохо обучен».

— Хватит! — оборвал Мехлис генерала. — Мы приехали не для того, чтобы слушать ваш бред, из него толком ничего поймёшь. Я прежде был о вас лучшего мнения.

Генерал замолчал, но, спустя минуту, всё же бросил в адрес армейского комиссара:

— Попросил бы вас выбирать выражения!

После паузы Иван Степанович ответил ещё на вопросы гостей из Москвы.

Комиссия ГКО удалилась на совещание.

Да, Конев продолжал командовать остатками фронта, окружённые части бились в кольце и пытались выйти оттуда, а за пределами деревни Красновидово происходили не рядовые события. Сталин глубоко переживал случившееся под Вязьмой; он всю ночь не спал, не хотел ни с кем разговаривать, много курил. Руководитель страны чувствовал личную ответственность, а, может, и вину в том, что «Тайфун» накрыл собой немалую часть Красной армии.

Но сочувствиями беде не поможешь. Сталин это прекрасно понимал. Только действия, быстрые, точные могли остановить приближение «Тайфуна» к Москве. Как часто бывало в сложных ситуациях, Иосиф Виссарионович просчитывал одновременно несколько вариантов. Он отправил комиссию ГКО на Западный фронт, и, не исключено, дал ей указание арестовать и судить Конева.

Пока комиссия ехала, пока разбиралась, Сталин вызвал из Ленинграда генерала армии К.Г. Жукова, отправил его на Резервный фронт в качестве командующего вместо героя Гражданской войны Семёна Буденного; но уже в пути назначил Жукова командующим Западным фронтом. Вероятно, между Сталиным и Жуковым мог произойти разговор, и генерал осмелился высказать своё мнение: «Такими кадрами, как Конев, всё же не следовало бы разбрасываться».