Новые идеи в философии. Сборник номер 3 - Коллектив авторов

Этими краткими замечаниями мы можем закончить характеристику эмпириокритического миропонимания. Неоспоримо оригинальный и блестящий психолог, Авенариус выступил и на поприще чистой метафизики пытливым новатором. Тем не менее, сопоставляя эмпириокритическую психологию и эмпириокритическое миропонимание, мы находим, что метафизика философии чистого опыта производит все-таки впечатление некоторой недосказанности. Не без основания автор «Свойственного человеку понятия о мире» называл этот свой метафизический трактат непритязательными набросками, которые должны давать читателю не более, чем известное Anregung.

Формула интроекции может быть критикуема, помимо приведенных выше соображений, с двух точек зрения. Во-первых, в понятии интроекции соединяются столь различные вещи, как тот психологический механизм, который, по гипотезе Авенариуса, вырабатывает дуалистические системы, и все те многочисленные и сложные философская теории, которые подлежат устранению. Позволительно, очевидно, вместе с Авенариусом разделять его скептическое отношение к роковым философским традициям и в то же время не признавать безусловно исчерпывающим даваемого им объяснения интроекционного происхождения их. Во-вторых, формула интроекции имеет слишком общий характер. Проявления интроекции многообразны до такой степени, что они становятся даже необозримыми. Широта понятия интроекции обратно пропорциональна его определенности. Деструктивной части своей метафизики Авенариус уделил, к сожалению, гораздо больше внимания, чем реконструктивной. Предприняв реконструкцию естественного понятия о мире, Авенариус наметил скорее только контуры будущего сооружения. Сторонникам научно-философского мышления Авенариус оставил благодарную задачу продвинуть вперед начатое им восстановление естественного понятия о мире и показать, в какой мере оно работоспособно.

Б. В. Яковенко.

Философия Эд. Гуссерля

Начало 19-го столетия ознаменовано наступлением новой философской эпохи. Греческая философия, безраздельно царившая над философскою мыслью вплоть до Возрождения и только изредка и частично преодолеваемая отдельными умами 17-го и 18-го веков, была отвергнута немецким идеализмом в самом своем существе и на всем своем протяжении. Можно прямо-таки сказать, что «в немецком идеализме впервые превзойдены результаты греческого умозрения»105, и мир обогатился совершенно новым, небывалым еще способом философствования. Ибо здесь внутренне изменен был самый угол философского зрения, взят совершенно особенный исходный пункт философствования, чего никак нельзя сказать при сравнении с греческой философией ни о Патристике, ни о Схоластике, ни даже, в конце концов, о Декарте, Спинозе, Юме и Лейбнице.

Этот новый способ философского мышления характеризуется сосредоточием умственных интересов на проблеме познания, в то время как центром греческих спекуляций всегда был непосредственно данный и наивно воспринимаемый космос вещей и движений. Грек по складу своего ума был устремлен на природу в ее чувственной данности. И призыв Сократа к самопознанию не был в состоянии сколько-нибудь существенно изменить это прирожденное и глубоко заложенное устремление. Системы Аристотеля, стоиков, Филона и Плотина космичны до мозга костей, полагая в основание вселенной некоторую мировую силу и заставляя все содержание существующего, в том числе и познание с самопознанием, развиваться из нее. В противоположность этому немецкий идеализм постарался дать сущему познавательную оценку, отправляясь в своих рассуждениях от рассмотрения познавательного процесса и установления границ, правополномочий, ценности и сил познания. Этим он расчистил себе путь к критическому и сознательному опознанию сущности вещей и вселенной. Догматическое следование непосредственному восприятию природы, столь характерное для греков и в большей или меньшей степени для всей докантовской философии, волею Канта сменилось, наконец, прочной критической самоотчетностью и уразумением меры и диапазона познавательных сил. Греческий космизм уступил свое место немецкому гносеологизму.

Выступление немецкой философии было чрезвычайно ярко и могуче, но недолговечно. В противоположность медленному развитию греческого космизма, она на первый раз в несколько десятилетий исчерпала рядом гениальных построений свои, все же, неисчерпаемые силы. Как вихрь, повергающий все препятствия и несущийся прямо к своей цели, прошла она все этапы своей внутренней эволюции: от критического дуализма Канта чрез критический скептицизм Маймона и метафизический гносеологизм Фихте к монистически-диалектической философии чистого знания Гегеля. В этой последней немецкий идеализм нашел и свое высшее завершение и вместе с тем свой временный конец. Ибо, построив на почве критицизма новую метафизику, Гегель тем самым дал обнаружиться недочетам Кантовской философии. И из них самым важным и вместе предательским было забвение вещной сущности мирa за анализом познавательного процесса. Уже в сороковых годах 19-го столетия немецкому идеализму было брошено устами замечательного итальянского мыслителя, Джиоберти, обвинение в психологизме106. Отвергнув слепое устремление на природ, столь характерное для догматического космизма греков, немецкий идеализм ударился в обратную крайность: в основание своего гносеологического анализа познания он бессознательно (и тоже догматически) положил психологические схемы и, затем, при построении метафизической системы сущего в лице Гегеля насильственно подчинил этим схемам все содержание объективного мирa.

Это и побудило философские умы отвернуться от немецкого идеализма. Вполне естественно, что в погоне за утерянной, как им казалось, объективностью и вещностью они повернули сначала вспять и вновь испробовали различные формы греческого космизма: материализм, спиритуализм и своеобразную переделку материализма Ог. Контом и другими, носящую название позитивизма. Но грубый догматизм каждого из этих учений не смог уже после критики Канта сколько-нибудь удовлетворить запросы философского ума. Не прошло и четырех десятилетий, как была сознана необходимость возврата к Канту и пересмотра основоначал его гносеологизма в целях освобождения их от остаточных догм и предрассудков. Такой пересмотр и был выполнен в течете последних трех десятилетий 19-го столетия трудами, так называемого, неокантианского движения. Коген, Шуппе, Риль, Виндельбанд, Фолькельт, Ренувье, Кэрд, Кантони, – все старались так или иначе отграничить сферу критики познания от психологии, освободить теорию знания от субъективно-психологических предпосылок, чтобы тем достигнуть построения научной, независимой от догм теоретической философии. Это движение достигло своего высшего напряжения в самом начале 19-го столетия в лице Эдмунда Гуссерля, который снова – и на этот раз с особенной обстоятельностью и принципиальностью – поставил проблему психологизма, а в качестве основного требования для теоретической философии впервые выдвинул требование полнейшего антипсихологизма. Из этого совсем не следует того, чтобы Гуссерль был сам представителем неокантианского движения. Он вышел из рядов мыслителей совсем другой, даже враждебной неокантианству школы. Ученик Брентано, он долгое время был самым убежденным сторонником психологического обоснования логики и теории знания. Но углубление в соответствующие проблемы и ознакомление с замечательным трудом забытого чешского мыслителя Больцано107заставило его радикально переменить свои взгляды на существо теоретической философии и выступить ярым противником психологических предпосылок в логике и проповедником построения чистой, беспредпосылочной логической дисциплины. Тут то он и встретился с требованиями и запросами, идущими из сферы неокантианства, оказавшись совершенно неожиданно для себя во главе этого движения108.

До сих пор Гуссерль еще не дал какого-либо законченного систематического построения своей теоретической философии. Кроме критики различных форм психологизма и начертания общего ответа на вопрос о том, как избежать психологических предрассудков в теоретической философии и какой вид должна принять эта последняя при их полнейшем преодолении, он успел покамест разработать лишь несколько глав феноменологию познания, которая, по его мнению, одна только в состоянии подготовить почву для полнейшего и плодотворнейшего разъединения сфер логики и психологии и тем содействовать установлению подлинной адогматической философской науки. Соответственно этому данный очерк философских взглядов Гуссерля остановится сначала на его критическом разборе психологистических учений, затем перейдет к характеристике чистой логики и феноменологии и закончится изложением новой теории абстракции, новой теории сознания и интенционалистического учения о познании. В заключение будет дана краткая критика философской позиции Гуссерля.