Бриллиантовая королева, или Уроки судьбы не прогуляешь - Ирина Хотина

– Думаю, тебе этого хватит. – Нина вытягивала по очереди из общей кучи цепочки с бриллиантовыми подвесками, серьги, броши и разглядывала их при лунном свете. Я в изумлении молчал. Она бросила все и прижалась к моей груди. – Я знаю, ты умный, смелый и везучий. Ты все сделаешь правильно. А через год или два приедешь за нами. Я буду тебя ждать.

Если бы я тогда не послушал ее, все сложилось бы по-другому. Но она имела надо мной необъяснимую власть. Я сделал все, как хотела она. Всю свою жизнь я делал, как просила она, то есть правильно. Кроме одного – не уговорил уехать со мной. Я не совершил самого главного правильного поступка.

Она была права, мне всегда везло. Везло в делах и финансах. Тот капитал, данный ею, я умножил в миллионы раз. Мне везло на людей. Возникая в моей жизни чудесным образом, они давали мне возможность подняться на очередную ступень, о какой я даже не мог мечтать. Мне везло в любви. Меня любили необыкновенные женщины. Каждая по своему. И каждая отдавала мне все, что могла. И каждой я платил тем же, любовью, заботой, вниманием. Кроме одной. Кроме Нины.

Хотя в тот дождливый, осенний, непогожий день, под стук вагонных колес, везущих меня все дальше и дальше от Москвы, я думал только о ней. Как, впрочем, и во все остальные дни своего путешествия, как и многие годы спустя.

Промежуточным пунктом в маршруте Рейнгольдов был Лондон. Там жила сестра Розы; с нею она хотела повидаться перед отъездом в Америку. Путешествие было тяжелым не только своей пугающей неизвестностью, грустью расставания с домом, ставшим родным, с любовью, ради которой я отправился в дальние страны, опасностями военного времени, но и физически, особенно из-за здоровья Розы, ухудшавшегося день ото дня. По прибытии через две недели кружными путями во Францию у нее обнаружилось двухстороннее воспаление легких. Болезнь этой женщины сплотила нас. Во Франции мы пережили зиму и весну. И только в середине июня оказались в Великобритании.

Иосиф Рейнгольд напоминал мне Бенциона, не сидевшего ни минуты без дела. Поэтому, приняв для себя как данность, что его жена не в состоянии в ближайшее время отправиться через океан, решил начать обустраиваться здесь. Мне это было на руку, так как я не предполагал плыть дальше в Америку. Он предложил заняться ювелирным бизнесом вместе с ним. Само собой, мне эта идея понравилась, так как в мою задачу входило, как можно быстрее встать на ноги. Но я не хотел быть бесправным помощником, мальчиком на побегушках, поэтому вступил в дело полноправным компаньоном, вложив в качестве своей доли драгоценности, полученные от Нины.

Иосифа, конечно, заинтересовало, откуда у меня такое богатство. Как ювелир, он сразу же оценил размеры и качество камней. Пришлось все рассказать. Его тронула моя история. Впрочем, его с Розой трогало все, связанное со мной. Они безо всяких условностей воспринимали меня как сына. К тому же выяснилось, что он, так же, как и я, начинал бедным подмастерьем, впоследствии женившись на дочери своего хозяина. Поэтому, забрав драгоценности, вернул мне подсвечники, чтобы я сохранил их как память о Нине. Как же в ту минуту он оказался прав, – это единственное, что у меня осталось от нее.

Мы открыли ювелирный магазин и при нем небольшую мастерскую. Сначала дела шли вяло. Трудно было обзавестись клиентурой. Но помогла сестра Розы, точнее, ее муж, Джозеф Баттерман. Он был преуспевающим газетным издателем с обширным кругом знакомств. Его рекомендациям доверяли, поэтому вскоре у нас появились богатые заказчики. Но ему я обязан еще и тем, что он ввел меня в достаточно высокий круг деловых людей.

В 1927 году умерла Роза, а через год Иосиф, завещав мне все свое имущество. Все годы я не оставлял попыток передать весточку Нине в Россию. Но сначала мешала война, из-за которой то ли ни одно из моих писем до нее не доходило, то ли я не получил ни одного от нее. А потом на моей родине произошли перемены, вследствие которых любое свободное общение стало невозможным.

Но это не остановило меня. Я стал искать контактов с каким-либо чиновником из Полпредства Советской России. И здесь опять помог Джозеф, – он устроил мне встречу с таким. Приблизительно через полгода этот человек сообщил, что разыскал Нину, вернее, все разузнал про нее. Из его слов следовало, что она уже несколько лет замужем. У нее есть ребенок. В настоящее время, после окончания медицинского института, работает в одной из лучших клиник. И если я хочу счастья своей бывшей невесте, то должен прекратить все попытки связаться с ней, потому как такой контакт может иметь нежелательные для нее последствия. Это было похоже на правду. Я был подавлен, разбит, уничтожен. Невозможность связаться с ней, объясниться, я воспринял, как приговор остаться в одиночестве.

Сравнение с приговором появилось не случайно, долгое время мне виделся один и тот же сон: суд присяжных без каких-либо сомнений выносил осуждающий меня вердикт: «Виновен!»

Итак, я был молод, богат и несчастен. В таком настроении в 1929 году я познакомился с Дэвидом Спенсером, молодым человеком, приехавшим в Великобританию из Южной Африки, где его семья владела алмазными рудниками. Он был на пять лет младше меня, легкий, общительный, сумевший за короткое время обзавестись массой приятных и нужных знакомств. Мы очень быстро сдружились. А через какое-то время он предложил отправиться в совместное путешествие по Европе и Америке. Меня не держало в Англии ничего, кроме бизнеса. Поэтому, выгодно его продав, я с удовольствием составил Дэвиду компанию.

Несколько позже я узнал, что мой лучший друг был гомосексуалистом. По всей видимости, в те далекие годы я привлек его внимание своим безразличием к женскому полу. Но, узнав о настоящей причине моего тогдашнего настроения, за все время близкого знакомства он ни разу не позволил себе ни одного намека, способного разрушить нашу дружбу. Ее прервала только смерть Дэвида, который умер слишком рано, не дожив до 50 лет.

А тогда мы объездили с ним всю Европу. Поначалу мой приятель казался беспечным мотыльком, отягощенным туго набитым кошельком, притягивающим его к самым богатым и роскошным европейским столицам и модным курортам, где он мог хотя бы немного освободиться от своего груза. Но потом выяснилось, что такое представление о нем было поверхностным – свое путешествие он предпринял со строго определенной целью. В каком бы городе бы мы ни останавливались, он безошибочно находил перекупщиков бриллиантов, долго и методично прицениваясь к предлагаемым камням.

Мне казалось, что он ищет дополнительные пути сбыта. Но потом выяснилось, что планы Дэвида были намного грандиознее. Он поделился ими на корабле, на котором мы плыли из Нью-Йорка в Кейптаун. Его увлекла идея наладить обработку алмазов в Европе, так как готовый бриллиант стоил значительно дороже, и эту часть проекта он предложил мне взять на себя. Первой моей реакцией был отказ. Научившись неплохо разбираться в камнях, я никакого понятия не имел об их обработке. Да и моего минорного настроения не развеяло до конца даже наше продолжительное путешествие.

Это произошло в доме у Спенсеров, когда вместе с другими членами семьи Дэвид представил меня своей младшей сестре. Эвелин было тогда всего пятнадцать лет. Сказался ли этот возраст, напомнивший мне самую желанную девушку на свете, или мягкий бархат ее взгляда, каким она осторожно и внимательно изучала меня, когда думала, что делает это незаметно, но она оказалась тем самым лекарством, что возродило меня к жизни. Я понял, что должен сделать все, чтобы завоевать ее сердце и получить благожелательный ответ ее родителей. Поэтому согласился с предложением Дэвида.

Мы поженились с Линой через три года, когда я был преуспевающим компаньоном ее семьи. Наш брак можно было бы назвать счастливым, если бы не одно обстоятельство, омрачавшее его на протяжении многих лет – у нас не было детей. В 1939 году я повез жену на родину в Южную Африку, и в Европу уже не вернулся. Все то время мы жили надеждами на скорейшее поражение Германии в войне. Поначалу верилось в это с трудом, но с 44-го года, когда наши надежды получили реальную основу, мы не могли дождаться обратного возвращения. Особенно Эвелин.

Она решила, что ей поможет только лечение в Европе, в Швейцарии, в клинике всемирно известного светила. Она лечилась два года, к середине 47-го обрадовав меня известием о долгожданной беременности. Для всех это было чудом. Только не для меня. Потому что незадолго до этого известия я увидел во сне все тот же суд, где присяжные вновь и вновь в один голос кричали «виновен!», и только один сказал «нет». Это была Нина. Мой сын был дан мне Богом и Ниной, и поэтому получил имя Натан.

Я очень любил моего мальчика. И он отвечал мне тем же, радуя своими успехами. Только один раз между нами возникло серьезное непонимание, когда он в двадцать два года сообщил мне, что хочет жениться. Я был категорически против, так как считал, что для столь ответственного шага он еще не созрел. Хотя его выбор мог обрадовать любого отца. Его избранницей стала Изабелла Бальмос, единственная дочь и наследница богатейшего и уважаемого семейства, так же как и родители моей жены, владельцев алмазных копей в ЮАР.