Александр Меншиков. Его жизнь и государственная деятельность - Берта Порозовская

Курбатовское дело началось, как мы уже сказали, в такое время, когда доверие Петра к “единственно беспорочному слуге” было уже и без того значительно подорвано. Несмотря на полученное предостережение, Меншиков и в Померании позволял себе всякие вымогательства. Кроме того, Петр был недоволен, что он отдал Штеттин прусскому королю и голштинскому герцогу, так как этим поступком он чуть не поссорил царя с датским королем, который был против голштинского секвестра, и его неудовольствие было тем сильнее, что, по слухам, Меншиков получил за эту сделку большую сумму от голштинского министра. Этой первой серьезной размолвкой между друзьями не замедлили, конечно, воспользоваться многочисленные враги надменного временщика, давно уже подстерегавшие случай, чтобы погубить его. И вот в связи с курбатовскими доносами на Соловьева со всех сторон посыпались жалобы на вымогательства, хищения и злоупотребления самого Меншикова. Петр узнал, таким образом, что не только в неприятельской стране, но и у себя, в вверенном его управлению крае, в самом “парадизе”, его Данилыч позволяет себе злоупотреблять царским доверием. В первый раз за все это время Меншиков почувствовал со всей силой, как шатко его положение. Прежние непринужденные отношения с царем прекратились, исчез шутливый товарищеский тон в письмах. Холодность Петра, плохо скрываемое злорадство придворных, все эти зловещие симптомы близкой опалы действовали подавляющим образом на зарвавшегося игрока – его здоровье, и без того расстроенное невоздержанной жизнью, наконец не выдержало. Уже 3 года, как он харкал кровью; в мае 1714 года с ним сделался такой припадок, что врачи потеряли было всякую надежду. Однако железная натура князя обманула врачей – он оправился, но не на радость. Враги продолжали подкапываться под него, и его злоупотребления все более всплывали наружу. В конце 1714 года Петр, приехав к нему на семейный праздник, осыпал его, в присутствии многих гостей, резкими упреками за его поведение и поведение его креатур, говоря, что все они обогатились в короткое время от грабежей, тогда как казенные доходы все уменьшаются. Скоро после этого было назначено строгое следствие: все чиновники Ингерманландской канцелярии, состоявшей под ведением князя, были перехватаны и подвергнуты допросу. Следственная комиссия под председательством Василия Дмитриевича Долгорукого открыла грандиозные хищения по управлению Монетным двором, при постройках, по провиантской части. В дело оказались замешанными очень высокопоставленные лица – два сенатора, петербургский вице-губернатор Корсаков, один из самых ловких клевретов Меншикова, и др. Но хуже всего было то, что все эти хищения прикрывались покровительством самых доверенных слуг Петра – Меншикова, Апраксина, Брюса и др. Все были убеждены, что господству ненавистного временщика наступил конец; говорили, что он по крайней мере потеряет свое ингерманландское наместничество, которое перейдет к царевичу Алексею, и т. п. Но к общему изумлению, гроза, готовая разразиться над головами главных виновных, пронеслась мимо. Память о прежних заслугах князя спасла его от заслуженного наказания – поплатились только его креатуры, на которых он свалил всю вину, доказывая, что они, пользуясь его отсутствием в Петербурге, действовали во всем без его ведома. Корсаков был публично высечен кнутом, но сам князь, равно как его неизменный друг Апраксин и Брюс, отделались только штрафом. А вскоре после этого мы опять видим его в милости у царя. Петр, находясь за границей, ласково осведомляется о его здоровье, присылает ему из Данцига фунт табаку. Да и как Петру не ласкать своего Данилыча, когда тот, при всем своем корыстолюбии, все-таки самый ревностный исполнитель его воли, самый надежный человек, на которого он может при отъезде оставить дела, будучи уверенным, что тот при непредвиденных обстоятельствах не растеряется, не потеряет времени в пустых разговорах и бесплодных сетованиях, а примет своевременно все нужные меры. В этом отношении особенно интересно столкновение Меншикова с сенатом в 1716 году. Меншиков очень недолюбливал это учреждение, как все и всех, стеснявших его самовластие, и не упускал случая, чтобы выставить в дурном свете его распоряжения и медлительность сенаторов. В июле 1716 года адмирал Апраксин, находясь в Финляндии, прислал отчаянное письмо в Петербург, донося сенату, что войско его погибает от голода и что если ему сейчас же не пришлют припасов, то он возвратится назад. Меншиков явился в сенат и стал упрекать его в нерадении; сенаторы оправдывались тем, что в казне нет денег, что все источники доходов истощены и государь не может требовать от них невозможного. Князь в ответ осыпал их самыми резкими обвинениями. Поднялся шум; раздраженные сановники закричали, что он не смеет так говорить в учреждении, представляющем особу и власть царского величества, и даже пригрозили посадить его под арест. Тогда Меншиков вышел из сената и немедленно собственной властью велел взять припасов из купеческих магазинов на 200 тысяч рублей и нагружать их на суда для отправки в Або. Сенаторы еще более осердились, стали говорить, что у князя собственные магазины с хлебом, который он скупает, чтобы произвести дороговизну в городе и затем продать по дорогой цене. Меншиков, конечно, отрицал это и приписывал раздражение сенаторов тому, что у каждого из них была доля в хлебе, который он велел захватить у купцов. Кончилось тем, что с обеих сторон были посланы жалобы царю.

Спору нет, образ действий Меншикова в данном случае был насильственный, противозаконный, но мог ли Петр осудить его после того, как выяснилось, что этим самоуправством князь действительно спас войско, тогда как “господа сенат” ограничились бы одними разговорами. Об этом же свидетельствовал адмирал Апраксин, который, по возвращении в Петербург, доносил царю, что “если б здесь не было светлейшего князя, то в делах могли бы быть великие помешательства”. И Петр взглянул сквозь пальцы на проступок Данилыча, и хотя последний не смел уже более писать царю в прежнем товарищеском тоне, но по отношению к окружающим он остался все тем же надменным и несокрушимо-могущественньгм фаворитом.

Впрочем, Курбатово-Соловьевское дело еще не заглохло. До сих пор Курбатов, попавший сам под следствие, не решался прямо напасть на Меншикова – в злоупотреблениях обвинялись только клевреты последнего. Но видя, что его собственное дело запутывается все более, он решился открыто выступить против князя. Ему удалось подкупить одного из его служителей, который выкрал нужные Курбатову бумаги, содержавшие прямые улики против князя. С этими документами в руках Курбатов написал в 1716 году Петру. Но время было неудачно выбрано; Петр был поглощен внешними делами; к этому присоединилось еще бегство царевича, так что хотя в следующем году Осип Соловьев и был арестован в Амстердаме и отправлен в Россию, но в конце концов следствие более повредило Курбатову, чем Меншикову. Первый так и умер под судом (в 1721 году), не дождавшись конца дела; Меншиков же отделался только денежным взысканием, причем начет на нем, первоначально громадный, потом значительно уменьшился, так как Петр, ввиду представленных князем счетов и документов о сделанных им в интересах царя затратах, велел зачесть ему большие суммы.