Моя академия. Ленинград, ВМА им. С.М.Кирова, 1950-1956 гг. - Михаил Кириллов

Весной у отца произошла неприятность: он случайно потерял секретные документы. Банально забыл их в магазине. Когда хватился, пропажа исчезла. Спасло его только то, что при экспертизе секретности, ее уровень был снижен почти до нуля. Обошлось выговором. Эти переживания, конечно, отразились на здоровье отца. Это учило осторожности.

Однажды отец посетил райком партии, к которому территориально относился Музей артиллерии. Тогда вошло в правило издание Открытых писем ЦК по различным вопросам, и отец попросил у первого секретаря Петроградского райкома такое письмо для своей организации. Тот отказал, упрекнув в ненужном ажиотаже. Тогда отец, член ВКПб с 1928 г., возразил ему: «Я, как член партии, имею право…». Тот высокомерно ответил: «Вы – член партии, а я – человек партии», подчеркнув этим якобы существующую разницу между ними. Это возмутило отца. Перерождалась партия. Это были времена Хрущева. В Академии мы этого не ощущали.

Весной мы с Люсей встречались у металлической ограды «Медного всадника». Она специально приезжала ко мне. Приближалось окончание десятого класса.

В мае, еще до экзаменов, я побывал в доме отдыха нашей академии в Разливе. Съездили к Шалашу Ленина, побродили по поляне, постояли у памятного пня, за которым Владимир Ильич писал свою книгу «Государство и революция». Тихое место. Туда приезжала Люся, катались на лодке, попеременно работая веслами. На болотах в тех местах была такая толстая тина, что по ней можно было ходить, страхуясь, чтобы не провалиться. Это исследовали вместе со мной Юра Филимонов и Адодин.

В одно из воскресений съездили на озеро Красавица под Ленинградом (я, Люся, Мамонов с женой и Адодин с женой). Озеро считалось знаменитым. Но народу там оказалось много, и было как-то неуютно. Однако, позагорали.

После экзаменационной сессии слушатели курса убыли в разные регионы страны на госпитальную практику. Наша группа была направлена в г. Калининград в госпиталь (бывший немецкий госпиталь имени Адольфа Гитлера в Кенигсберге). В группе были, кроме меня, Саша Шугаев, Веня Шимаркин, Юра Филимонов, Гера Любомудров и другие. Госпиталь стоял на окраине города и, видимо, от того не попал под бомбежкп и артобстрелы. 6 этажей вверх и столько же под землей, причем с полноценным оснащением и лифтами. Имелись этажи с верандами, санаторного типа, предназначенные для реабилитации раненых.

Мы поработали в разных отделениях. Я – больше в терапии. Заведовал им, позже ставший известным, терапевт В.К.Трескунов.

Однажды был такой случай. В процедурной комнате на топчане лежал довольно истощенный солдат, недавно прооперированный по поводу язвы желудка. Вдруг, на наших глазах, у него начались потрясающий озноб и судороги. Я ничего не мог предположить с уверенностью (это мог быть и приступ эпилепсии). Держал его, чтобы он не упал. Трескунов сразу сказал, что это гипогликемия, и что больной может впасть в кому. В этих случаях кома развивается быстро. Тотчас же больному струйно в вену был введен 40 % раствор глюкозы под прикрытием нескольких единиц инсулина подкожно. А позже была поставлена капельница с глюкозой. Больному быстро стало лучше. Он пришел в себя, озноб прекратился. Ему дали горячего сладкого чая и отнесли в палату. Случай запомнился.

Несколько раз мы по ночам дежурили по городской станции скорой помощи. Она располагалась недалеко от госпиталя, в низком бараке. Командовал всем диспетчер, связываясь по телефону с больничными учреждениями города, милицией. Машины радиофицированы не были. В моей бригаде были еще шофер и фельдшер. В здании скорой помощи были нары, на которых отдыхали бригады после выездов или в паузах между выездами. Через какое-то время, когда уже совсем стемнело, нашу бригаду послали в какой-то район города принимать роды на дому. Ехали в кромешной тьме, по каменным мостовым, подсвечивая себе фарами.

Приехали, поднялись по темной лестнице в дом и вошли в открытую квартиру на третьем этаже. Там уже горела керосиновая лампа. На диване в растёгнутом пальто лежала роженица и периодически громко стонала. Платье у неё было поднято, а рейтузы и трусы спущены ниже колен. Начались роды.

Мужчина рассказал, что схватки застали их в кинотеатре. Хорошо, что это было недалеко. Кое-как дошли до дома и поднялись в квартиру. Соседи сбегали к телефону и вызвали скорую.

Фельдшер накрыла простыней колени женщине, а второй простыней живот, сняла с нее штаны и обувь. И минут через пять приняла ребенка. Он был замазан кровью, кричал. Фельдшер перевязала пуповину бинтом и ножницами перерезала ее. Отошел послед. Прямо в какой-то грязный таз. Я подсвечивал фонарем, который был с нами. Женщина перестала стонать и успокоилась. Ребеночка закутали в простыни и одеяльце. Прямо с головкой. И потихоньку, держась за перила и поддерживая мамочку, сошли к машине. Малыша нес мужчина. Женщину в машине положили на носилки, в том же пальто, в котором она и рожала. Мужчина с ребенком на руках сел рядом с шофером. И мы поехали в родильный дом. Там у нас забрали роженицу с малышом. А мы уехали на станцию.

Подъехав, за километр остановились в кустах и выключили фары и мотор. Это делалось для того, чтобы к станции первой пришла машина, которая следовала за нами. А мы подъезжали уже позже, и следующий выезд был не наш. Удавалось подольше поспать. Это была маленькая военная хитрость. Всего доставалось не более трех выездов. Медицинская практика была небольшой, но житейская и организационная оказались очень полезны.

Город был очень разрушен. Пострадала даже старинная средневековая крепость с многометровыми стенами. Мосты через реку Преголя были уже восстановлены. Мы побродили под стенами Университета. Нашли могилу Канта, великого философа. Сохранился лишь пьедестал ее надгробия. В городе было много взорванных и заполненных водой бункеров, не исследованных до сих пор. Побывали на старом немецком кладбище, его сохранила война. Работал зоопарк, весь заросший жасмином. В городе было влажно, дожди были частыми. Прибалтика.

В 20-х числах июля меня вызвали на междугороднюю телефонную станцию. Звонила Люся. Ей предстояло поступать в институт. Договорились, что приеду через неделю, и мы обо всем спокойно поговорим.

Встретились. Договорились, что Люся будет поступать в Герценовский педагогический институт на факультет истории и литературы. Экзамены нужно было сдавать в начале августа.

Пятый учебный год (1954/1955)

Люся подала документы в Герценовский институт. Ожидался конкурс.

Сочинение Люся написала отлично. Выручило ее то, что она удачно применила высказывание Ромэна Роллана о Максиме Горьком. На устном экзамене по литературе она наизусть воспроизвела ранние рассказы Горького. У нее была отличная память на тексты. И другие экзамены она сдала успешно. В те дни я все время был с ней. Встречались в коридорах, у ограды института или – чаще – в сквере у Казанского собора. Сколько там дорожек мы исходили! Ели мороженое на Невском проспекте. Наконец, свершилось: Люся была зачислена студенткой 1 курса!

В сентябре началась учеба. У Люси первые лекции по педагогике. У меня – цикл гинекологии. Володя пошел в следующий, 7-ой класс. В эти дни открылась станции метро «Нарвские ворота». Это облегчало дорогу: мне в Академию и Люсе до института.

17-го сентября отметили пятидесятилетие нашего отца. Он был большим человеком в нашей жизни и настоящим коммунистом. Именно он рассказал нам, что наш дед участвовал в стачке, известной как Обуховская Оборона, и что нашу бабушку, работницу конфетной фабрики, бил плеткой жандарм с лошади, разгоняя демонстрацию рабочих. Он мечтал о том, чтобы мы, его дети, получили высшее образование и потом долго работали на благо нашей страны.

Цикл гинекологии проходил на той же кафедре, что и занятия по акушерству. Но преподаватели были уже другие. Разрешали присутствовать на операциях. Однажды меня включили в операционную бригаду. Предстояла операция по удалению дермоидной кисты малого таза. Первым хирургом был начальник кафедры профессор, генерал-майор м/с Фигурнов, по учебнику которого лет 30 учились все студенты страны. Вторым хирургом была женщина, доцент кафедры. Обеспечивала все операционная сестра. Моя роль состояла в том, чтобы, стоя в ногах пациентки, по окончании оперативного вмешательства, катетером выпустить мочу в банку. Участники операции были одеты во все стерильное. В метре от операционного стола на специальном помосте стояла учебная группа. Обзор у них был великолепен.

Операционная была залита солнцем. Операционное поле освещалось еще и хирургической лампой. Женщине, лет сорока, дали наркоз, который требовался при полостной операции. Инструменты были готовы. Место операции было обработано.

Последним из всех участников пришел Фигурнов. Он был маленького роста, с жесткими рыжими усиками. Очень строгий. Прежде всего, он трижды, молча, не глядя, брал со столика сестры скальпели и последовательно бросал их лезвием вниз на кафельный пол. Скальпели, звеня, отскакивали в стороны. По видимому, он таким образом дисциплинировал операционных сестер. И только по завершении этого ритуала он, взяв, не глядя, очередной скальпель, произвел разрез кожи. После вскрытия брюшной полости он рукой приподнял кисту, обнажив ее сосудистую ножку. Киста имела вид небольшого кабачка. С соблюдением гемостаза ножка была пересечена, и киста извлечена. Ее положили в тазик на соседний столик и разрезали. Внутри ее, под капсулой, имелось содержимое в виде бесформенного клубка волос, зубов и каких-то тканей. Все это было продемонстрировано слушателям. А я видел извлеченное образование очень отчетливо.