Недетские игры (СИ) - Высоцкая Мария Николаевна "Весна"

Мама взяла отпуск, правда, дольше четырех недель ей не дали. Она и так за последние полгода очень часто брала отгулы, постоянно везде моталась с отцом.

После операции папа чувствовал себя хорошо, пока был в больнице. А вот дома все кардинально изменилось. И дело даже не столько в его самочувствии, сколько в настрое. Он провалился в депрессию. Ничего не хочет, ест через силу, на улицу, на лавке посидеть — только опираясь на мамино плечо. Боится, что если пойдет сам, то непременно упадет…

Хотя врачи говорили, что сердце прижилось. Ни о каких нагрузках речи не велось, но папин организм в целом функционирует довольно неплохо. Не отторгает инородный орган.

Переступаю порог, медленно стягиваю куртку с плеч и вешаю в шкаф. Дома пахнет лекарствами.

Заглядываю на кухню. В гостиную. В доме сделан легкий косметический ремонт, без излишеств. В нашей прошлой квартире был шикарный дизайнерский ремонт, тут же пока очень непривычно. Нет ощущения, что это жилье моих родителей.

В зале только большой угловой диван, висящая на стене плазма и стеклянный столик. А еще зона для хранения, квадратные полки открытого типа.

На кухне просторно и очень уютно. Сюда почти вся мебель перевезена из старого жилья. Итальянский гарнитур, который мы выбирали вместе с мамой и чьей доставки ждали больше двух месяцев.

Отец служил в воинской части. Был заместителем командира по тылу. Не думаю, что мы жили исключительно на его зарплату. Его попросили уйти, отправили в отставку очень быстро. Не знаю, что конкретно там произошло, но ходили слухи, что могли и дело уголовное завести…

— Оля, ты? — слышу слабый голос из спальни и толкаю дверь.

— Привет, пап, — улыбаюсь и сажусь на стул рядом с кроватью.

— У тебя яркие духи, — улыбается в ответ, а я смущаюсь. Сразу хочется помыться. Вдруг ему противопоказаны резкие запахи?

Хотя мой фужерный парфюм с натяжкой можно назвать резким.

— Тебе это не мешает? — все же спрашиваю.

— Нет, что ты, дочка. Как ты?

— Все хорошо. Завтра вот еще одно собеседование.

— А живешь почему не у нас? Только деньги же тратишь…

— Пап, от вас до города полтора часа ехать. Каждый день так мотаться…

— Ну это верно.

Отец вздыхает, поправляет подушку, на которую откинулся спиной.

— Так, я уехала, — в комнату заглядывает мама, — если что, звоните.

— Хорошо, — машу ей рукой, а папа демонстративно отворачивается.

Я сразу заметила что-то не то, теперь ясно… поругались.

Вообще, отец сложный человек, а сейчас так и подавно. В этом я убеждаюсь за день, проведенный здесь.

Папа постоянно говорит о том, что зря согласился на операцию. Сколько бы прожил, столько бы и прожил. Ему не нравится новая жизнь, все эти запреты от врачей. Раздражает мама, которая трясется над ним, как наседка. Хотя, когда она возвращается с работы, я замечаю, что вовсе она не наседка. Это отец дергает ее по любому поводу. Подушку поправить, одеяло…

Он постоянно недоволен, ему все не так.

Я наблюдаю за этим пару часов, и мне становится ее искренне жаль. Она с ним не спорит, но на лице все написано. Ее молчание подкреплено лишь тем, что отцу нельзя волноваться.

— Может, чаю попьем? — мама смотрит на меня, прижавшись виском к косяку. Стоит в кухонном дверном проеме.

— Конечно.

Мы разливаем по кружкам чай, садимся. Проходит пара минут, и из комнаты доносится отцовский крик.

Почему-то на то, чтобы орать, у него силы есть. А вот чтобы выйти на улицу, даже с помощью других людей, как советовали врачи, — нет.

— Катька! Я же просил воды принести.

— У тебя стакан стоит, Федя. Полный.

— С обеда я, по-твоему, эти помои пить должен, с моим-то сердцем?

Папа показательно хватается за грудь, и мама быстро убегает на кухню за водой.

— Пап… может, нужно помягче? Мама же…

— Мать тебе жалко? А отца? Вы обе здоровые ходите, на своих ногах, а я, — ударяет кулаками о кровать, — как привязанный тут.

— Тебе можно на улицу…

— Ты меня туда потащишь? Или мать твоя?

— Можно потихоньку, — сглатываю, чувствуя, как в глазах встают слезы.

Отец всегда был резким человеком. Во дворе всегда считали, что мы живем с тираном. Это, конечно, не так. Папа очень нас любил, заботился. Очень многое делал. Но только вот себя всегда ставил во главе. Если он что-то решил или сказал, значит, будет только так. Мнение других его мало волновало.

Когда я начала встречаться с Олегом и представила его родителям, папа был не в восторге. Говорил, что я безмозглая дура. Прав, конечно, оказался. За те семь лет, что я была в отношениях, мы с отцом сильно отдалились. Он постоянно на меня кричал, давил, пытался вправить мозги. Потом я съехала и вздохнула полной грудью.

Отец остыл, у него уже тогда, видимо, начали появляться проблемы на работе, и мои отношения ему вдруг стали в радость.

Олег по-прежнему папе не нравился, зато его перспективы и Бушманов-старший — очень даже. «Свадьба» из его уст стала звучать все чаще, как гимн нашей семьи. Ну а когда Олег ушел, папа хлестанул словами, что-то вроде «сама виновата, я тебе говорил».

— Езжай к себе, Оля, — доносится еле слышно. — Тебе это ни к чему, — шепчет мама и подталкивает меня в прихожую.

— Мам…

— Твой отец пользуется положением. Я это прекрасно знаю. Если бы у меня были деньги, я бы наняла ему сиделку и больше не слушала весь этот поток дерьма.

Мама достает из шкафа мою куртку и берет свой телефон.

— Я тебе такси вызвала.

— Это же дорого…

— С одного раза на разоримся. Езжай и не реви, — качает головой, стирая с моих щек слезинки.

— Я могу остаться, поддержать тебя.

— Не нужно, я справлюсь с этим сама. Если понадобится помощь, обязательно позвоню. А вообще, лучше собирай вещи и уезжай обратно, нечего себе жизнь портить. Там большой город и перспективы. Сколько он еще так проваляется в своих причудах? Врач говорит, что все у него нормально, было бы желание. Но твой отец выбрал самый простой вариант — лежать и ныть.

Я, кажется, в папу, вздыхаю от собственных мыслей.

— Мам, — сглатываю, — Олег вчера приезжал.

Мамины челюсти сразу стискиваются.

— И?

— Я в ванной спряталась. Он ушел.

— Зачем пускала?

— Я думала, это Рита.

— В глазок, значит, смотри. И от товарища этого держись подальше. Возьми себя в руки, я знаю, ты у меня сильная девочка.

Мама целует меня в щеку и провожает до машины.

Весь путь я провожу в своих мыслях. Уже у подъезда мне звонят. Сообщают, что приходить на собеседование завтра не нужно. Они уже нашли человека.

Сбрасываю вызов и присаживаюсь на лавку. Внутри все сжимается. Так жаль маму… Теперь еще и работа. Снова отказ.

Слезы на глаза наворачиваются сами. Я очень люблю своих родителей, но маму как-то больше… Не знаю. Просто она была единственным человеком, который меня всегда поддерживал и не давал повесить нос.

Всхлипнув, подтягиваю колени к груди. Фонарь над подъездом горит тускло.

Сбоку слышатся шаги, но я смотрю перед собой. Снова всхлипываю.

— Ты чего опять ревешь?

Поднимаю голову. Кир стоит рядом, руки в карманах, куртка расстегнута. Мне сначала кажется, что у меня галлюцинации, но нет. Он правда надел куртку на голый торс.

— Утром ты был менее приветлив, — отворачиваюсь.

— Утром я еще спал, — улыбается и садится рядом. — Так что случилось?

— Ничего, — вздыхаю. — Все у меня нормально.

— Твой красный нос тому явное доказательство.

Он издевается, а я на автомате прикрываю нижнюю часть лица рукой.

— Не по погоде как-то, — смотрю на распахнутую куртку, а если точнее, на то, что под ней.

— В магазин вышел.

— Я тебя не задерживаю, — снова отворачиваюсь и прячусь в свою раковину.

Не хочу ни с кем говорить. С Киром особенно, потому что, когда он рядом, мои собственные ощущения меня пугают.

Я огрызаюсь, а внутри держу мысль: только бы не психанул и не ушел. И это странно — такое мое к нему отношение.