Инкубатор для шпионов - Фридрих Незнанский

Глава четвертая

«… А вот тетя Майя говорит, что мама была совсем не высокая. Впрочем, тетя Майя и сама дылда что надо.

А по той единственной фотографии, на которой мама с папой вдвоем, ничего и непонятно. Они вроде почти одинакового роста, мама только чуть-чуть выше, и вообще, может, она на больших каблуках. С другой стороны, может, папа был на каблуках? Обуви там не видно, такая вот фотография…

Конечно, все это не очень важно, важно другое. Почему-то папа и тетя Майя некоторые вещи про маму — говорят по-разному. То есть они-то этого не знают, они не друг другу это говорят, они мне это сказали, когда я пристала как банный лист — так выразился папа — и как колючка — так сказала тетя Майя. А разве колючки пристают?

Интересно… Я вот пишу это вроде как в своем дневнике. А для кого? Это же просто мои размышления. Захочу и вырву. И спрячу в надежном месте. Хотя… где ж я его найду — надежное место? Самое надежное было бы в компьютере, но с таким типом в доме, как мой старший братец, ни в чем нельзя быть уверенной. Он же любой пароль в два счет сломает. Нет, надо найти место действительно понадежней.

Вот я так считаю. Мне четырнадцать лет. Косте девятнадцать. Маме сейчас было бы (не было бы, а есть!) тридцать девять. Тете Майе тридцать шесть. Она не признавалась, но я сама подсмотрела. Как-то раз я заметила у нее в сумочке медицинскую карту — корешок выглядывал, я не удержалась и посмотрела. В этих медицинских словах я ничего не понимаю, но год рождения запомнила. Она говорит, что они с мамой учились на одном курсе и обе поступили после школы. Но как же это может быть, при разнице в три года? Конечно, всякое бывает, в нашем классе, например, тоже есть одна девочка, она после пятого класса сразу в седьмой попала. Но все-таки не в восьмой. И потом, я ничего такого про удивительные способности тети Майи никогда не слышала. Наоборот, мне папа говорил, что мама ей на работе всегда помогала. Кстати, это очень занятно, и я не понимаю, как оно могло быть — в институте еще понятно, но на работе? Ведь они обе работали…»

Турецкий еще раз перечитал последнюю страничку (всего их было две) из девичьего дневника и почувствовал легкое беспокойство, которое пока не мог точно сформулировать.

Нерешенный вопрос, как, черт побери, она связана со Стасовым, был, конечно, хуже всего.

На крыльце Генпрокуратуры девчонка успела сказать, что ее мама пропала тринадцать (13!) лет назад. И она думает, что она жива. Бредовая история. Скорей всего, какие-то девичьи фантазии. Такой возраст — перестала находить общий язык с братом, с отцом и выдумала, что мать жива. Отчего же тогда беспокойство? От этой пресловутой дамы — от госпожи интуиции?

Но в данный момент она Турецкому ничего не подсказывала.

И еще одна странная вещь, подумал он, пряча листки в сейф. Сейчас все фотографируются постоянно. «Мыльниц» — как грязи, цифровые фотоаппараты в моду входят. У средней московской семьи прирост фотографий за год обычно измеряется десятками карточек. Да и десять — пятнадцать лет назад было ненамного меньше. А у этих только одно семейное фото. Хотя, может быть, папа по каким-то одному ему ведомым причинам уничтожил все семейные фотографии? А что, вполне.

Турецкий сел за рабочий стол, взял чистый лист бумаги и попытался нарисовать портрет девочки. Рисовальщик из него был неважный, и через пару минут смятая бумага полетела в корзину. Попробовать, что ли, фоторобот составить? Нет, это самый окольный путь. О! Все гениальное просто.

Турецкий энергичным шагом вышел из кабинета и спустился вниз — в службу безопасности. Через десять минут он уже просматривал записи наблюдения с камеры, установленной прямо над входом. Ведь он же разговаривал с девчонкой перед входом, она должна быть как на ладони!

Через двадцать минут Турецкий понуро шел обратно. Это было удивительно, но тем не менее он видел это своими глазами — тоненькая девчонка все время стояла так, что он сам, А. Б. Турецкий, крупный фактурный мужчина, заслонял ее от камеры наблюдения. Полное фиаско.

Александр Борисович вынул из кармана мобильный телефон и позвонил дочери — на мобильный же телефон. Стандартный голос сообщил, что абонент недоступен, и порекомендовал позвонить позднее. Тогда Турецкий позвонил жене на работу. Там ему сказали, что у Ирины Генриховны сейчас урок. Сольфеджио, будь оно проклято. А перерыв? Перерыв будет через полчаса.

Ну что же, полчаса он использовал небесполезно. Во-первых, пошел пообедать, потому что было уже пора. Во-вторых, в столовой выслушал от двух сослуживцев последние сплетни — обе касались нового генерального. Одна была о том, что он рогоносец и двойняшки у его молодой жены совсем не от него. А вторая о том, что молодая жена — это вообще фикция, необходимая закоренелому холостяку для карьерного роста, и что таково было условие человека, который лоббировал генерального на его нынешнюю должность, — большого человека, занимающего скромную должность в многочисленном аппарате президента. В общем, аппетит у Турецкого испортился. Обедать он не стал, вернулся в кабинет и снова позвонил жене. На этот раз он застал ее в учительской.

— Ира, у Нинки на работе есть телефон?

— В «Макдоналдсе»?

— Ну да.

— А что случилось? — заволновалась Ирина Генриховна.

— Ничего. Просто скажи: телефон там есть или его там нет? Вернее, можно ли ей туда позвонить, так чтобы ее позвали, а не задавали всякие идиотские вопросы, вот как ты сейчас?

— Саша, точно ничего не случилось?

— Ты мне дашь номер или нет?

— Записывай…

Турецкий позвонил в «Макдоналдс», и там картина повторилась.

— Турецкая сейчас занята, — сказали в трубке. — Позвоните через полчаса.

— Понятно, — протянул Александр Борисович и подумал: важные мы, однако, люди, Турецкие. — А что у нее? Сольфеджио?

— Что? — удивилась трубка.

— Ничего. Передайте ей, пусть сама перезвонит. В Генеральную прокуратуру.

Дочь перезвонила через несколько минут.

— Папка, ты чего хулиганишь? Напугал тут всех.

— Не шуми. Может быть, я так твой статус подниму. Сделают тебя каким-нибудь менеджером-шменеджером.

— Ну ладно, у меня мало времени. Что ты хотел?

— Увидеться. Если я приеду, накормишь обедом? Посидишь со мной?

— Издеваешься? В «Макдоналдсе» самообслуживание. И если я с клиентом присяду, меня завтра уволят!

— А кто узнает? У вас что, начальство по залу все время ходит? Мы где-нибудь в закуточке устроимся…

— Ну ты как маленький! Начальство не ходит, но ему быстренько настучат. У нас тут — тоталитарная секта. Ой, что это я болтаю? — испугалась Нинка. — Не обращай внимания, это ерунда, конечно. Вечером дома поговорим, ладно?

— Подожди. Помнишь, ты должна была форму лицея носить, но не стала? Что это была за форма?

— Форма как форма. Дурацкая форма.

— На ней был какой-нибудь ваш фирменный знак?

— Был, кажется.

— Из тебя клещами все тянуть приходится. Какой?

— Буквы «АГ» на лацкане пиджака. Типа Александр Грибоедов. Все?

— А пиджак какого цвета?

— Синий, синий пиджак! Ну папа, мне работать надо!

— Тебе перерыв полагается?

— Через час с четвертью.

— Никуда не уходи, я за тобой заеду.

Через час он был в «Макдоналдсе», а двадцать минут спустя они с дочерью сидели в уютном подвальчике под названием «Сапожок». Скатертей на деревянных столах не было, меню отличалось ассортиментом исключительно русской кухни. Это напомнило Турецкому ресторан «Пушкинъ» — на Тверском бульваре, который он с друзьями облюбовал несколько лет назад. Только цены там были на порядок больше, а посетители совсем другого рода. А так, что же… Зато сейчас в «Сапожке», глядя, как дочь уминает тарелку борща с пампушками, он был почти счастлив.

Турецкий дождался, когда она отодвинула тарелку и перевела дух. Сказал:

— Сколько человек у тебя в классе?

Нинка округлила глаза:

— Что это ты вдруг?

Удивляться было чему. Турецкий знал, что удочери в школе, то бишь в лицее, всегда все нормально, и этой темой в ее жизни не интересовался.

— Я тебе опишу одну девочку, а ты скажешь, кого она тебе напоминает. Она может быть твоей одноклассницей, однокашницей или даже подругой.

— Она кого-то завалила?! — восхитилась Нинка. — Или организовала контрабас наркотиков?

— Что за выражения, барышня!

— Подумаешь, ты сам всегда так говоришь… И что значит — однокашница?

— Это человек, с которым учишься не в одном классе или одной группе, но где-нибудь рядом. По крайней мере — одновременно в одном учебном заведении. А что, сейчас разве так не говорят?

— Не-а. У нас, по крайней мере.

— Ладно. Теперь слушай внимательно.

Через минуту вилка, которая перед тем энергично разделывалась с котлетой по-киевски, застыла воздухе, а затем легла на тарелку. Нинка почесала татуировку.