Основание - Айзек Азимов

— Я не сказал Основание, я сказал Терминус. Боюсь, что вы не понимаете истинного положения вещей. На Терминусе живет более миллиона людей, и только 150 тысяч работают непосредственно над Энциклопедией. Для всех остальных Терминус — дом. Мы тут родились, тут живем. По сравнению с нашими домами, фермами и заводами, Энциклопедия для нас значит очень немного, и мы хотим защитить…

Голос Хардина потонул в криках.

— Энциклопедия — на первом месте, — вопил Краст. — Мы должны выполнить свою миссию.

— К черту миссию! — не менее громко выкрикнул Хардин. — Пятьдесят лет назад вы были правы. Но сейчас — новое поколение.

— Все это нас не касается, — ответил Пиренн.

— Мы — ученые!

Хардин воспользовался этим.

— Вы — ученые?! Какой самообман! Ваша маленькая компания здесь — идеальный пример того, чем Галактика была больна тысячелетиями. Что это за наука — просиживая веками, собирать данные других ученых за прошедшую тысячу лет?! Приходила ли вам когда-нибудь в голову мысль двигать науку вперед на основе имеющихся знаний, расширять и углублять ее?! Нет! Вы вполне счастливы своим прозябанием. Впрочем, как и вся Галактика на протяжении тысячелетий. Вот почему периферия восстает. Системы связи исчезают. Пустячные войны становятся затяжными. Вот почему целые звездные миры теряют секрет атомной энергии и переходят на варварскую химическую. И если вы хотите знать правду — вся Галактика разваливается.

Хардин замолчал и откинулся в кресле, чтобы перевести дыхание, не обращая внимания на нескольких членов Комитета, которые стремились высказаться одновременно.

Более ловким оказался Краст.

— Я не знаю, чего вы добиваетесь этим истеричным выступлением, господин мэр. Вы не внесли никаких конструктивных предложений в дискуссию. Я прошу, господин председатель, вычеркнуть из протокола эту речь и вернуться к началу нашей встречи.

Джордж Фара в первый раз зашевелился в кресле. До этого момента он не принимал участия в разговоре, даже когда накалялись страсти. Но сейчас его мощный голос, такой же мощный, как и тело, весящее триста фунтов, вмешался в разговор:

— Не забываем ли мы одно обстоятельство, господа?

— Какое? — раздраженно спросил Пиренн.

— Через месяц мы празднуем нашу пятидесятую годовщину.

Фара любил весьма обыденные вещи говорить торжественным голосом.

— И что же?

— И в эту годовщину, — продолжал Фара, — откроется Сейф Хари Сэлдона. Вы когда-нибудь задумывались, что может находиться в этом Сейфе?

— Не знаю. Обычные дела. Возможно, речь с поздравлениями. Но, думаю, что ему не следует придавать большего значения, хотя газета, — тут Пиренн посмотрел на Хардина, — пыталась поднять очередную шумиху. Я прекратил этот ажиотаж.

— Ага, — сказал Фара, — но не исключено, что вы ошибаетесь. Разве вас не удивляет, — тут он приложил кончик пальца к носу, — . что Сейф открывается в очень удобнее время?

— Куда удобнее, — съязвил Фулкам. — У нас хватает и своих забот.

— Забот более важных, чем послание от Хари Сэлдона? Не думаю.

Фара заговорил еще торжественнее, чем всегда. Хардин задумчиво наблюдал за ним: к чему это он ведет?

— На самом деле, — со счастливой улыбкой продолжал Фара, — вы все, кажется, забываете, что Хари Сэлдон был величайшим психоисториком нашего времени и родоначальником нашего Основания. Вполне резонно допустить, что Хари Сэлдон, используя научные данные, предугадал вероятное течение истории в ближайшее время. Если он это сделал, что, повторяю, очень возможно, то, безусловно, нашел способ предупредить нас о грозящей опасности и, может быть, даже указать на выход из возникшей ситуации. Ведь Сэлдон принимал создание Энциклопедии очень близко к сердцу, и вы это знаете.

Дух недоверия царил в комнате. Пиренн пробормотал:

— Не знаю, не знаю. Психоистория — великая наука, но… среди нас нет ни одного психоисторика. Боюсь, мы на шаткой почве.

Фара повернулся к Хардину.

— Скажите, разве вы не изучали психологию у Алурина?

Хардин ответил почти с сожалением:

— Да, но я не закончил курс. Устал от теоретических выкладок. Я хотел стать рабочим психологом, но такой возможности не было, поэтому я выбрал лучшее из того, что мог, — занялся политикой. Это практически одно и то же.

— Так что же вы все-таки думаете по поводу Сейфа Сэлдона?

И Хардин осторожно ответил:

— Не знаю.

Всю следующую часть заседания он не произнес ни слова, хотя речь снова пошла о канцлере Империи. На самом деле Хардин вообще никого не слушал, так как в его голове появились новые мысли и постепенно кое-что прояснилось. Совсем немного. Однако, разные события приводили к одному… Ключом же была психология, в этом Хардин не сомневался. Он отчаянно пытался вспомнить теорию психологии, которую когда-то изучал и откуда с самого начала почерпнул важные сведения. Такой великий психолог, как Сэлдон, мог с достаточной ясностью рассмотреть человеческие эмоции и реакции, чтобы широко предсказать историческое развитие будущего. А это значило…

Лорд Дорвин взял понюшку табака. Его длинные волосы были завиты, а два белых локона, которые непрестанно холила рука лорда, выглядели явно искусственными. Говорил он невероятно изысканными фразами и при этом сильно картавил.

У Хардина не осталось времени подумать о причинах, по которым он сразу же возненавидел канцлера с его аристократическими манерами. Элегантные движения руки, которыми лорд сопровождал свои замечания, и снисхождение, с которым он выслушивал собеседника, — вероятно, это и раздражало Хардина больше всего.

Но сейчас главным было найти лорда. Он исчез вместе с Пиренном два часа тому назад. Хардин ничуть не сомневался, что его собственное отсутствие во время предварительных переговоров вполне устраивает Пиренна, но мэру было просто необходимо встретиться с канцлером. Пиренна видели в этом крыле здания и на этом этаже. Значит, задачу можно решить, заглядывая в каждую дверь. Приоткрыв одну из них, Хардин удовлетворенно хмыкнул и вошел в полутемную комнату. Профиль кудрявой головки лорда Дорвина нельзя было спутать ни с чем.

Лорд повернулся к мэру и сказал:

— А, Хардин, вы, конечно, ищете нас.

Он держал в руках свою роскошную табакерку — полную безвкусицу, по мнению Хардина. Когда мэр вежливо отказался от угощения, лорд взял понюшку табака и улыбнулся ему.

Пиренн что-то проворчал, но на его лице ничего не отразилось. Единственным звуком, нарушившим тишину во время затянувшейся паузы, стал щелчок закрываемой табакерки лорда, который сунул ее в карман и высокопарно произнес: