Господь, мы поднимаемся - Николай Петрович Гаврилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Монах говорил ровным, лишённым эмоций голосом. Его поза выражала почтение, глаз он не поднимал, смотрел в пол, как и подобает при разговоре со своим господином. И всё же что-то было не так. В их доверительных разговорах всегда существовала некая граница, а именно – оценка событий. Оценивать происходящее мог только приор, он решал, что хорошо, а что плохо. И сейчас приору показалось, что монах эту границу перешёл, тем самым как бы превращаясь из его тени в личность со своим мнением.
– Так ты думаешь, что поход всё-таки начнётся? – спросил он, внимательно разглядывая слугу.
– Вне всякого сомнения, отче, – по-прежнему ровным тоном ответил монах. – Я видел их лица. Они пойдут до самого конца. И я хочу идти вместе с ними.
На холёном лице настоятеля появилось крайнее изумление. Вначале вверх поползла одна чёрная бровь, затем другая. Веки широко открылись. Борьба на карьерной церковной лестнице научила его ничему не удивляться, а теперь вот пришлось. Он откинулся всем телом назад, руки остались на столе, на кроваво-тёмном рубине блестели отсветы огоньков свечей.
– Ты что ж, поверил, что этот безумный мальчишка встречался с настоящим ангелом? – спросил он после долгой паузы.
– Да, поверил, – коротко произнес монах.
Вновь повисла пауза. Было слышно, как где-то наверху на слабом ветру со скрипом поворачивается флюгер. По каменным стенам ходили красные и черные тени. Настоятель долго смотрел на застывшего в поклоне монаха.
В стройной системе мировоззрения приора не было никаких ангелов, а если и были, то им не было никакого дела до людей. Но не заразной силе веры мальчишки удивлялся в эту минуту приор, на своем веку он повидал немало фанатиков. Приор изумлялся глупости своего доверенного монаха. Это было так, словно фокусник послал своего лучшего ученика посмотреть на фокус конкурента, предварительно раскрыв ему всю технику обмана, а ученик вместо того, чтобы внимательно наблюдать за тонкостями, стал восторгаться и хлопать в ладоши вместе с другими зрителями.
Монах же, наоборот, думал, что проснулся.
Ничего не видно, если душа слепа.
Горы обветшают и рассыплются, моря иссохнут, погаснет солнце, и небо свернётся как свиток, но вера останется: лишь только она знает, что есть вечность. Без веры нет надежды.
Умрёт человек, положат его в гроб и торжественно закопают в землю на съедение червям. Если не искал в этой жизни Бога, там Его тоже не найдёшь. Земной ум – это ловушка для веры, поэтому и сказано: «Обратитесь в детей». Но говорить об этом настоятелю было бесполезно.
– Это же дети, – нарушил молчание приор. – Никуда они не пойдут. Даже если и соберутся некоторые из них в этом самом Вандоме, день-два попоют псалмы и разбегутся. А тех, кто заиграется, родители за уши растащат по домам. Ты останешься один. Сам знаешь: если уйдешь из монастыря, назад тебе уже не вернуться.
– И все-таки я пойду, – тихо произнес монах, всем своим видом сохраняя почтение к бывшему духовному наставнику. – Мальчик помог мне вспомнить, зачем я когда-то постригся в монахи. Это трудно объяснить, но я хочу следовать за ним.
С четырнадцати лет он находился при церкви: прислуживал, угождал, выслуживался, думая, что это и есть дорога к Богу. Продавал индульгенции, продавал людям пропуск в Царство Божие – то, чего не имел сам. Исчезло живое общение в молитве, сменилось монотонным чтением правил. Была в глубине мысль, что что-то не так, но он гнал ее от себя, и, успокоенная внутренними убеждениями, душа постепенно засыпала.
Дети словно открыли ему глаза.
Монах хотел сказать, что только сейчас понял пророческие строки из Священного писания, где сказано, что не детям надо вырасти до познания Бога, – им, взрослым, надо обратиться в детей, чтобы найти в своём сердце то самое состояние безграничной веры. Он хотел сказать, что хочет поверить в чудеса, как они, и не сомневаться, что эти чудеса произойдут; что он хочет идти вместе с детьми по дальним дорогам, соприкасаясь с их чистотой, и в конце пути быть рядом с ними, когда на стенах пещеры Гроба Господня замерцают синие огоньки, постепенно превращаясь в океан света, а небо над всей землёй окраситься заревом, предвещающим пришествие в мир Сына Божьего. Он хотел добавить, что не напрасно Господь утаил свои тайны от мудрых да разумных и открыл их младенцам. Для мудрых и разумных чудес в этом мире не бывает.
Но так ничего и не сказал.
– И ты думаешь, что море и вправду расступиться? Или Господь на ладони перенесёт твоего пастушка в Палестину? – с улыбкой поинтересовался приор.
– Я не знаю, – честно ответил бывший наушник. – У меня нет такой веры. Я не знаю, как всё будет происходить. Да это, наверное, и не важно. Знаю только одно: я его не оставлю.
Оплывали свечи. Как только монах ушел, с лица приора исчезло насмешливое выражение, оно стало тяжёлым, неподвижным, каменным.
Он долго смотрел в мерцающем свете на висевшую напротив икону Божьей матери, державшую на своих руках Младенца. Затем пожал плечами, взял перо и принялся писать в Рим очередное послание, в котором указывал, что мальчик Стефан оказался действительно хорош, что он имеет все задатки лидера, а под его влияние попадают не только дети, но и взрослые.
Ночью приор спал глубоко и спокойно, без всяких сновидений. Монах же, вернувшись к храму и постелив на ступени какие-то тряпки, всю ночь ворочался и постанывал во сне. Ему снился незнакомый, никогда не виданный город с висячими садами и древними узкими улочками, окружённый красноватой пустыней и синим, как море, небом в вышине. Плача во сне от радости, монах шёл по одной из улочек этого города к озарённой ослепительным светом пещере, высеченной в скале одинокой горы.
Точно такой же город снился в эту ночь и маленькому Патрику. Он пока ничего не сказал сестре, лёг спать, отложив разговор об уходе.
Сейчас он тоже шёл по одной из улочек города, и сестра во сне шла рядом с ним, она тоже плакала от счастья, вот только лицо её почему-то было разбито в кровь и руки были в крови.
Исход
Весь май Стефан просидел на ступенях собора. Дети менялись, одни уезжали вместе с родителями, другие приезжали, а он всё
