(Интро)миссия - Дмитрий Лычев

Убедившись, что я целиком и полностью владею Борькиным вниманием, я сел на своего коня. Без тени пиздежа в глазах я утверждал, что почти все игроки его любимой команды — гомосеки. Боря удивился, и в его глазах я впервые прочел недоверие ко мне. Пришлось рассказывать еще несколько свежевыдуманных басен о том, как я был свидетелем, а иногда, черт возьми, и участником актов мужеложства с участием футбольных звезд. После того, как я убедился, что лапша плотно сидит на его ушах, смело спросил: смог бы он отдаться кому-нибудь из своих кумиров? Печать удивления не коснулась моего собеседника, и он не сказал „нет“.

После ужина и переклички я пришел в его темную палату. Борис лежал, видимо, переваривая только что съеденную манную кашу и мою обеденную лапшу. Я сел на краешек кровати, провел рукой по его волосам и сказал, что я его хочу. Борька притворился спящим, желая хоть таким образом оставить свою совесть чистой. Я осторожно, чтобы не помешать как бы спящему, приподнял одеяло и засунул в образовавшееся пространство голову. Его агрегат, достаточно сносных размеров, оказался наготове. Тихонечко я погрузил так страстно желаемую конфетку в рот и стал делать то, что делает любой ребенок, когда ему дают леденец на палочке.

Ужасно неудобно было работать. Через повязку вокруг носа воздух не проходил, а ловить кислород ртом не представлялось никакой возможности. Вскоре мне это надоело. Скинув с себя штаны, я взгромоздился на Борьку. Приподняв его голову, вогнал ему по самые гланды. Вернее, дальше, так как гланды вырезали. Малыш аж взвыл от боли! Освободив рот, обрушил на меня поток ругательств. После приказал становиться раком. Его приказ был с радостью исполнен, и я снова почувствовал инородное тело в конечном пункте переваривания пищи. То ли от злости за причиненную боль, то ли от сильного желания, он кончил моментально, после чего завалился на кровать — устал. А вот до этого мне не было никакого дела. Я перевернул его на живот, и мой корабль оказался в территориальных водах чужого государства. Плавал он там тоже не очень долго, но мне настолько понравилась лояльность пограничников, что я еще два раза нарушил международную конвенцию. Уставший и полностью удовлетворенный, я побрел в свою соседнюю палату, имея жгучее желание хоть немного соснуть — в смысле, поспать.

Утром я почувствовал, что выздоравливаю. Вернее, мне дали возможность это почувствовать. Так же, как и в кардиологии, в ЛОР-отделении был свой старшина, который по утрам передавал приказы начальника отделения непосредственно будущим исполнителям. Вакханалий с избиениями я вроде бы не отметил. Здесь всё делалось на доверии. Ребята работали, так как ехать в часть раньше срока не хотелось. И здесь, как везде! Работа была тяжелая. Я пока не мог найти другой возможности зацепиться по другим болезням, поэтому и мне пришлось вкалывать. С перевязанным носом я трудился на благо ЛОР-отделения, перетаскивая кирпичи.

Это было самым легким из всех видов работ. Моим напарникам было очень смешно, когда перед ними постоянно мелькал я в страшной повязке, облегающей нос. Но самое интересное заключалось в том, что мы работали бок о бок с арестованными гауптвахты. В этот день с самого утра у меня были предчувствия, что я увижу кого-то из знакомых. Я чуть не уронил на ноги кирпич, когда увидел Олега. Его я хорошо помнил по московским тусовкам, где он всегда был душой компании. Нам не довелось поспать вместе. Он был замужем несколько лет и никогда „не ставил рога“ мужу. Армия сильно изменила его. Смиренный затравленный взгляд, кривая улыбка при виде меня… И узнал не сразу. Арестантов неусыпно охраняли качки с автоматами, и возможности уединиться, чтобы обменяться армейскими победами, не представлялось. Наконец, автоматчики объявили перекур, и я присел рядом с ним.

Похвастаться своими победами мне не пришлось. Говорил только он. На гауптвахту он попал после истории, аналогичной моей. Его соседи по палате, видя, как Олег занимается любовью сразу с двумя мальчиками, тоже захотели попробовать. Олег им отказал, после чего и был прилюдно уличен в мужеложстве. Как и я, он остался один против стаи волков. Бывшие любовники рассказали, что это он их совратил, и отделались только двумя сутками тяжелых работ. Олега отправили на десять суток на гауптвахту. Это были только пятые сутки, но Олег уже многое успел повидать. Слух о том, что приедет пидар, намного опередил его. Когда он вошел в камеру, всё преступное население было наготове. Олег недоумевал от того, что ему уделили столько драгоценного внимания. Камеру трудно было назвать просторной. Даже если призвать на помощь всё воображение, невозможно представить, как размещались девять человек в комнатке величиной с кабину грузового лифта.

Был вечер, уставшая после тяжелых работ публика валилась с ног друг на друга. Постепенно еще не спящие товарищи по несчастью стали наводить справки о его сексуальной ориентации. Врать не было смысла, к тому же Олег, будучи крепким парнем, не боялся уставших сокамерников, справиться с которыми было в его силах. Примерно через час после отбоя дверь отворилась, и в проеме показалась рожа охранника. Охрана гауптвахты лежала на мощных плечах воинов-десантников, почти все из которых недавно вернулись из Афганистана. Рожа назвала фамилию Олега и ненавязчиво приказала следовать за собой. Поднимаясь с пола, Олег примерно представлял, зачем его вызывают. Однако предположить, что в комнате охраны будет девять человек, он не мог. Как ему показалось, „афганцы“ не располагали большим количеством времени (офицер отлучился на пару часов). Действительно, они не стали размениваться на расспросы. Двое, стоявшие позади Олега, одновременно ударили его по почкам с двух сторон, отчего тот, как подкошенный, рухнул на пол. Били профессионально, сразу находя болевые точки и не оставляя видимых следов. В этот момент самый крутой мазохист не позавидовал бы Олегу. Два раза он терял сознание, и дважды его быстро возвращали в суровую реальность. Раззадоренные столь хорошей тренировкой, отдышавшись и приведя новоявленного „душмана“ в сознание, бравые хлопцы решили развлечься по-другому. Раздев Олега догола и привязав к батарее, они поочередно начали его насиловать.

Кричать не было никакой возможности. Сначала лицо просто зажимали ладонями, а потом вставили в рот обломок чайной ложки, тем самым подготовив еще одно место для удовлетворения сексуального голода. Ни один из них не побрезговал разрядиться в пидараса. Но даже силы девяти человек небезысходны. Через какой-то промежуток времени Олег наконец мог вздохнуть свободно. Рот и зад превратились в два огромных сгустка крови. Вид всего этого заставил вновь пришедших двух „афганцев“ ненадолго отвернуться. Но это не помешало им чуть позже показать, на что способны они. Счастье, что эти не били. Раза три они менялись местами, насилуя Олега, пока, наконец, под общий хохот не опустились на лежанку. Олега отвязали, отвели к умывальнику…

Тут последний перекур закончился, и Олег вместе с другими каторжниками стал собираться в обратную дорогу. Глаза его были полны ужаса и отчаяния. Наверно, так было почти каждую ночь. Я лишь успел сказать: „Храни тебя Бог!“ Он заплакал. Раздался страшный крик старшины, возвещавший о том, что неплохо было бы всем сесть в машину. Олег бросил на меня прощальный взгляд. Не знаю, почему, но я почувствовал, что это наша последняя встреча. Я остался сидеть на самодельной лавочке. Проходивший мимо последний из охранников попросил закурить. Я послал его, он что-то вякнул в ответ, удаляясь. Я запустил в него кирпичом, после чего, боясь ответной автоматной очереди, пустился наутек. Судя по тому, что я остался цел, я в него не попал, о чём до сих пор сожалею.

Борька ждал меня у входа в отделение. Кто-то из родственников принес ему всякие сладости, и он решил отдать их мне. Вовсе не потому, что был готов поделиться конфетами с любимым — просто горло у него еще болело. За угощение я поблагодарил, но трахаться отказался. Мне не хотелось ничего — ровным счетом. Отстранив Борьку от входа в палату, я разделся, забрался под одеяло и ушел в себя.

Я опять столкнулся с жестокостью. Но уже не по отношению к себе. Это было совсем другое чувство. Тяжело как-то всё это было понять. Неужели они всему этому научились в Афгане? Или это было до Афгана? Или после? Ну не может же просто так собраться в одном месте столько извергов?! Конечно, стадное чувство… Конечно, „зло порождает зло“. Если издевались над тобой, ты просто не имеешь права не издеваться над другими. Это их психология? Стиль жизни? Что же будет дальше, когда они вырвутся на свободу? Так же стадом пойдут месить всех, кто чувствует мир по-другому? Может, и мне нужен был Афганистан, чтобы понять мне непонятное? Сомневаюсь, что я вернулся бы оттуда со здоровой психикой — если бы вообще вернулся. Они просто раненые. В голову. Или в сердце. Нет — в душу. Они раненые, и их надо лечить. Только не в госпитале. Ага, здесь, пожалуй, вылечат… Потаскаешь кирпичи, и весь остаток жизни не захочешь видеть белые халаты. И всё-таки… Кто-то должен их лечить. Может, время? Да, скорее всего. Оно стирает в памяти города и цивилизации, не говоря уж об армейских прекрасных буднях. Для чего они надругались так над Олегом? Чтобы унизить человека? Чтобы разрядиться, сняв с себя стресс от общения с арестантами и друг с другом? Да, скорее, второе. Боже мой, что с ним теперь будет?! Останется ли он в живых? Сейчас ночь. Спит ли он, или над ним опять надругается другая смена караула? Я не могу представить, что бы я делал на его месте. Скорее всего, скалился бы и делал вид, что тащусь от групповухи — назло сволочам. Да, но тогда у меня совсем не было бы шансов выжить. Родным сообщат, что больное сердце не выдержало — и всё. До чего же тупая вещь — армия! Тупая и жестокая. Поневоле вспомнишь Дарвина с его борьбой за выживание. Ну ладно там инфузории туфельки — их до фига и больше, и им нужно сжирать друг друга, чтобы тесно не было. Но они же безмозглые! А тут вполне человеческие мозги. Да и в казарме хватит места всем, под Солнцем и Луной — тоже. Эволюция продолжается — здесь Дарвин прав. Но человек остается животным. Хочу домой! Не могу! Скорее домой! Забыть всё к черту! Есть же предел у психики! Могу сорваться и пойти на поводу у безмозглых вояк. Стать такими же, как они. Замаскируюсь под идиота. Так ведь легче. Спокойнее. Безопаснее. Ни один кретин не догадается, что я не такой, как они. А что, если все так поступят? Мир перевернется. Это государство в государстве захлебнется в крови — своей собственной. Нет! Ни фига! Я здесь для другого. Не могу творить добро, но и зла никому причинять не буду. Я сильнее их, хоть худой и кашляю. Их век сочтен. И я его укорочу…