Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 1. Маска из ниоткуда - Жеральд Мессадье

Драгоценности переливались в свете свечей.

Ян сел и посмотрел на Бриджмена, пытаясь определить, какое впечатление они произвели на человека, который столь великодушно принял его.

— Положите все эти вещи обратно, Ян, — сказал наконец Бриджмен. — Расскажете об их происхождении, когда вам будет угодно. Такую добычу привозили в эту страну только завоеватели былых времен. Вы гораздо богаче меня. На глазок я оцениваю ваше добро в полмиллиона фунтов с лишним. Это вы могли бы платить мне жалованье, — с усмешкой заметил он. — Я благодарю вас за ваше доверие.

Прошло бесконечное время. Ян подумал: а сколько это — полмиллиона фунтов? Отпил глоток вина, чтобы придать себе самообладания, надеясь, что алкоголь поможет, но напрасно.

— А теперь я скажу вам, откуда все это взялось, — объявил он решительно.

И рассказал о годах своего рабства в Перу, о злоключениях в Мехико, о гнусных сценах, которым не мог противиться. О настое из дурмана. О том, как оставил бесчувственную графиню Миранду на постели и голого, агонизирующего брата Игнасио на полу. О бегстве в Майами, об убийстве трактирщицы. О спасении ребенка и об индейцах. О новом бегстве вместе с Кетмоо через всю Флориду. Его голос дрожал от нахлынувших воспоминаний. Бриджмен выслушал — серьезно, почти ошеломленно.

— Это была война, Ян. Необъявленная война, которую ведут друг с другом человеческие существа. И вы отвоевали в ней свою свободу. Вы опасались, что я буду судить вас. Вы завоевали мое уважение.

— Меня зовут Исмаэль, Соломон. Исмаэль Мейанотте. Меня крестили, но я еврей.

Бриджмен кивнул:

— Я так и думал.

— Мой отец умер на костре.

— Вы искупили его смерть, Исмаэль.

Ян разрыдался. Они смотрели друг на друга, оба подавленные — один воспоминаниями, другой откровениями.

— And you have forfeited love.

— Что?

Ян Хендрикс еще не слишком хорошо понимал английский.

— Я сказал: «И вы поплатились любовью».

Ян по-прежнему не понял. Бриджмена вдруг охватила внутренняя усталость.

— Ян, — сказал он, — думаю, вы довольно исповедовались, не сознавая всей тяжести этого. Я предлагаю сделать перерыв. Отложим продолжение беседы на потом. Желаю вам доброй ночи. And flights of angels sing thee to the rest.[22]

9. ВСЕМИРНОЕ ТЯГОТЕНИЕ

На следующий день после откровений Яна Хендрикса выдался погожий вечер. Они только что закончили холодный ужин из вареных яиц, чеддера и орехов. Пили портвейн, на десерт были груши.

— Мой мальчик, — сказал наконец Бриджмен, — думаю, род ваших занятий теперь совершенно ясен. Банкир.

— Банкир?

— На проценты с того, что вы в состоянии ссудить, вы за год удвоите ваш капитал.

Ян Хендрикс посмотрел на него, ожидая дальнейших объяснений.

— Достаточно обратить некоторую часть целого в английские фунты.

— А затем?

Вопрос вызвал у Бриджмена взрыв неудержимого смеха. Когда же приступ веселости прошел, он сказал серьезно:

— В самом деле затем… Тут-то все и начинается. И вот тут я мог бы вам оказаться полезен.

Ян Хендрикс по-прежнему не понимал.

— Богатство, Ян, это цена, которую вы назначаете за вашу душу. Скажите мне: надеюсь, вы считаете, что она стоит дороже всего этого?

Вопрос пронзил Яна, словно тонкая шпага. Да, он знал, что украл сокровище как плату за собственную душу. Слезы брызнули из его глаз. Бриджмен кивнул.

— Таково было мое ощущение в саутгемптонской карете. Спасибо, что подтвердили его.

Весь в слезах, Ян Хендрикс бросился к ногам Бриджмена. Он долго плакал. Англичанин гладил юношу по голове.

— Мудрость сурова, я знаю. Но, благодарение Богу, у вас есть способности.

Ян Хендрикс поднял на Бриджмена блуждающие глаза. Схватил его руки и стал целовать.

— Сядьте, — сказал Бриджмен.

Казалось, он и сам был взволнован и озабочен, хотя старался не показать этого.

— Сколько вам лет?

— Я… я не знаю. Брат Игнасио говорил, что мне было около семи, когда он… занялся моим воспитанием. Я пробыл с ним десять лет.

— Значит, семнадцать. Если вы, такой молодой и уже такой богатый, испросите королевский патент на открытие банка, это возбудит подозрения. Но если сделать то же самое с партнером, известным в деловых кругах Лондона, все предположат, что у вас есть кое-какие средства и я беру вас компаньоном, чтобы поднатаскать в делах. И послушайте меня, Ян: на католиков в этой стране смотрят довольно косо, если не сказать больше. Так что лучше всем говорить, что вы лютеранин. Вы не против?

— Нет, — ответил Ян, улыбаясь.

— Хорошо. К тому же жизнь в любом обществе требует, чтобы люди рядились в нравственные одежды. Подобно тому как они прикрывают тело, им надо чем-то прикрывать и душу, понимаете? Люди прикрывают свои недостатки и пороки всякими выдумками, точно так же, как прячут толстое брюхо под просторным жилетом или искореженные подагрой ноги в больших сапогах. Сыновья мужланов рассказывают, что в детстве у них были гувернеры; те, кто попирает религиозные заповеди, не упускают случая покрасоваться в храме; неверные жены тайком наведываются к своим любовникам.

Ян задумчиво улыбнулся, удивленный этим уроком лицемерия.

— Лишь убогие, отчаявшиеся и неосторожные говорят правду. Если только вы не философ или врач, остерегайтесь открывать другим то, во что верите, ибо у каждого свой свет в окошке и ваша правда ценна только для вас.

Ошеломленный, Ян широко раскрыл глаза. Да кто же он такой, Соломон Бриджмен? Было понятно, что эти наставления — ради его же блага, но все же проповедь была полной противоположностью тому, чему учил его брат Игнасио, разглагольствовавший о добродетели, а сам подчинявшийся только пороку, не говоря уж об ужасной донье Консепсьон де Лос Артабасес.

Юноша огляделся вокруг. Дом вдруг показался ему пещерой, полной тайн. Поскрипывала деревянная обшивка стен, трещали дрова в камине; какая-то скрытая жизнь оживляла это место. Он не знал какая, но предчувствовал, что ее душой был Соломон Бриджмен. В первый раз за долгое время Ян перестал бояться.

Но о чем же думал его благодетель, погруженный в свои непроницаемые мысли? Через какое-то время Соломон взял бутылку с портвейном и наполнил бокал Яна, потом свой.

— Не так давно, — сказал он наконец словно через силу, — я потерял друга, которого ценил превыше всего. Это был знаменитый человек. Настолько знаменитый, что нация удостоила его высшей чести, выставив его останки в Иерусалимском приделе Вестминстерского аббатства. А ведь в этом было отказано многим вельможам. Даже последовавшая вскоре смерть короля Георга Первого и то меньше взволновала умы, за исключением двора и политических партий, разумеется.