Планета отложенной смерти (сборник) - Владимир Покровский

Я первым ворвался в здание магистрата. Я пробежал все комнаты, но никого не нашел. Мне очень хотелось сказать своим новым друзьям из броневичка, чтобы они нас не боялись, потому что мы пришли не со злом, потому что мы от зла их пришли избавлять, но в магистрате уже не было никого. Разбросанная мебель, длинные рюмки на полу, из тех, в которых нам с Виктором подавали галлинский кофе, неожиданно мало крови и — никого. Все, должно быть, удрали от нас. Я взбежал на плоскую крышу, а там уже были наши — два ведмедя ожесточенно трепали кого-то, я увидел, как брызжет под каждым ударом кровь, а когда я подбежал ближе, то от того, кого они топтали, остался только один сравнительно целый фрагмент — обнаженное женское плечо, плечо удивительно нежной кожи, полное такое, смуглое женское плечико, по нему я узнал Магду. Я, впрочем, не уверен сейчас, что это была она, но больше вроде бы некому. Я, наверное, просто очень боялся, что это как раз она, я очень рассвирепел тогда, как водится у нас, бовицефалов, я убил обоих ее убийц — для меня нет разницы между убийцей-человеком и убийцей-ведмедем, и того и другого я убиваю при первой встрече. Я сейчас очень жалею, что убил их, но уж очень я зол был на них за Магду, любимая, прямо-таки до чрезвычайности зол. Я хотел, чтобы они запомнили, на кого следует нападать, а кому следует оказывать помощь.

Я еще долго рыскал по городу в поисках и сам не знаю кого. Может быть, Маркуса, может быть, Коперника, словом, хоть какого-нибудь знакомого. Но никакой мой прежний знакомый — мертвый или живой — мне не попадался и, как я понимаю сейчас, не мог попасться в принципе. Раза два я встретил Мурурову — тот от души дьявольски веселился, но я не хотел тогда веселиться с ним. А Коперник — ну где мне его было искать?

И потом тоже, когда все успокоилось и оккупация Эсперанцы стала далеким прошлым, я никогда никого из знакомых здесь не встречал, хотя маленькую нашу колонию узнал достаточно хорошо — все мы тут дружка с дружкой знакомы, что делать. Кроме заезжих спецов по тайной продаже новых средств превращения мы никого к нашей Галлине не подпускаем, уж дудки!

И проходят дни наши со странными приключениями. И когда мы люди, тянет к зверью. И когда звери, хочется сохранить хоть что-нибудь человеческое. И ничего мне, дорогая, не остается, как только считать: вот она, моя жизнь, та, о которой только и мечтать, да и не все ли равно какая.

Любимая, ты не жди меня больше. Мне отсюда уже не вырваться. «Эсперанца» означает «надежда», но я тебе никакой надежды не оставляю. Не жди меня больше, куафера Хлодомира Вальграфа давно нет.

РЕЦЕНЗИИ

Василий Владимирский

Неразрешимые вопросы Владимира Покровского

В книгу Владимира Покровского — первый и пока единственный авторский сборник одного из самых талантливых московских фантастов восьмидесятых годов — вошли три произведения, повествующие о разных эпизодах из истории куаферства. Куаферами, если кто не помнит, именуют у Покровского людей, готовящих к колонизации планеты с недружелюбной для человека биосферой. Как правило, подготовка эта сводится куничтожению местных биоструктур и замене их формами жизни, более лояльными к землянам. Чтобы перенаселенные планеты-метрополии могли вздохнуть хоть немного свободней, куаферы, которых Сергей Бережной окрестилкак-то «солдатами цивилизации», берут на себя ответственность за все грехи Земли. Причесывая под одну гребенку уникальные, совершенно не похожие друг на друга миры, куаферы делают грязную, кровавую, отвратительную, но жизненно необходимую работу. Именнона противоречии между чувством долга и представлениями о правильном и неправильном, моральном и аморальном играет Владимир Покровский.

Самая ранняя (и по внутренней хронологии, и по времени написания) вещь сборника, повесть «Парикмахерские ребята», давно и прочно вошла в золотой фонд «малеевской» НФ. Лишь немного отстала от нее «Метаморфоза», впервые увидевшая свет в 1992 году в сборнике «Ночь любви». По сути, роман «Дожди на Ямайке» — единственная действительно новая вещь в книге. Хронологически ее действие разворачивается между «Парикмахерскими ребятами» и «Метаморфозой». Сюжет романа достаточно незамысловат: оставшийся не у дел Федер, глава команды, дважды проводившей роковой для куаферов пробор на планете Галлина, подряжается нелегально «причесать» планету Ямайка для некоего частного лица. Пробор — работа дорогостоящая. Не каждое правительство может позволить себе такой заказ. Так что не удивительно, что частным лицом оказывается мафиозный «папа», видящий в Ямайке будущую столицу своей криминальной империи. Мафиози не удается сыграть с Федером «в темную» из-за космической полиции, не вовремя засекшей нелегальный пробор. Гангстеры хладнокровно сжигают космополовцев и силой принуждают куаферов продолжить работу. Перед Федером и его людьми встает архисложная задача: выбраться из этойпеределки живыми, по возможности отомстив за все унижения…

Разумеется, этим содержание романа не исчерпывается. Острый сюжет всегда был для Владимира Покровского не более чем сладкой оболочкой, в которую можно вложить довольно горькое философское содержание. В «Дождях на Ямайке» не слишком разнообразные «приключения тела» служат лишь фоном для концепции, требующей от читателя напряженной работы духа.

Если главный моральный запрет цивилизации, запрет на убийство, ежесекундно нарушается в течение тысяч лет и цивилизация до сих пор не погибла, то какова цена заповеди «Не убий»? Это не единственный, но, на мой взгляд, главный мировоззренческий вопрос, который поднимает Покровский в новом своем произведении. Аугусто Благородный, гангстер и главный антигерой романа, человек, заставивший работать на себя лучшую куаферскую команду и даже легендарного Федера, предлагает свой вариант ответа: запрет на убийство можно нарушить, зная, «из каких соображений введен этот запрет, к чему может привести его нарушение, почему вы идете на нарушение запрета, какие угрозы оно несет вашим планам и какие выгоды предоставляет» (стр. 211). То есть, по его мнению, только категории вреда и пользы могут быть критерием для совершения того или иного действия. Если Бога нет, то все позволено: можно творить что угодно, страшась лишь немедленного прижизненного воздаяния. Дальнейшее развитие событий, казалось бы, подтверждает правоту Аугусто. Федер, страшно мстящий убийцам и насильникам, и сам действует в духе этого высказывания. Его возлюбленная Вера — едва ли не единственный герой романа, ощущающий всю фальшь этих слов. Но и она не может ничего предложить взамен — только уйти в себя и попытаться забыть, насколько подло устроен мир…