Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов

Заканчивая доклад, я должен вернуться к основному вопросу, который я пытался ставить в разных ракурсах, — к судьбе российской молодежи в условиях нынешней динамики русской культуры. У персонажей фильма «Кислород» нет Бога, нет авторитетов, нет морали, нет родины, нет чувства прекрасного, нет любви, нет дружбы. Они равнодушны и к Другому, и к себе, и к жизни вообще. Закрываются от мира и воспринимают себя мертвецами. В их душах интонация Раскольникова и лермонтовской «Думы». Шанс на выживание дает только наркотик. Почему? Потому что вокруг себя они видят лишь Ложь. Если до них символом жизни в России были Икона и Топор, то сегодня — только Топор… Для них главное — совесть. Их рефлексия, бунтующая против исторически сложившейся культуры, остро реагирует на это слово. Но что такое их «совесть», они не знают. По-видимому, не знаю и я. Хотя в ней, «мутной», мне чудятся крупицы будущей русской культуры.

Фильм «Кислород» заканчивается фразой о современной российской молодежи: «Это поколение, на головы которого где-то в холодном космосе со стремительной скоростью летит огромный метеорит». Метеорит, господа, летит в наши головы.

Что же делать?

Культурная революция в России должна продолжаться.

Игорь Клямкин: Вопросы есть к докладчику?

Андрей Пелипенко: Как вам видится перспектива описанных вами процессов, к чему они могут привести? Каковы возможные варианты, и какой из них представляется вам наиболее вероятным?

Алексей Давыдов:

Я выразил в докладе согласие c Эмилем Паиным относительно того, что если Россия сбросит территории, которые она присоединила к себе как колонии, то на оставшемся пространстве возможны какие-то цивилизационные альтернативы. Однако утверждать, что это фатальный выбор, я тем не менее не возьмусь. Можно удержать нынешнюю территорию, но тогда власть должна научиться по-другому, чем сейчас и всегда, разговаривать с людьми. Как бы то ни было, нам нужен субъект развития, субъект культурной революции, которого пока нет.

Такой субъект рождается в процессе расчленения системы власти-собственности, системы этакратического правления. По мере ее расчленения будет формироваться и субъект-собственник, субъект-предприниматель, и субъект-трудящийся. Так видится мне стратегическая перспектива. Я ответил на ваш вопрос?

Андрей Пелипенко: Скорее нет, чем да. Если субъекта развития нет, то тем более интересно, к чему ведут описанные вами процессы, и почему вы связываете с ними свои ожидания.

Алексей Давыдов: Культурным основанием развития и, соответственно, его субъектом является автономная личность. От чего она автономная? Она автономная от тех стереотипов культуры, которые все еще господствуют в нашем сознании и которые я называю соборно-авторитарными. Именно они являются основанием нашей экономической, социальной и политической динамики. Развитием эту динамику назвать нельзя. Это скорее топтание на месте. Чтобы было развитие, должна произойти смена культурных оснований. Должна появиться массовая потребность в свободе, потребность стать личностью, что равнозначно культурной революции. Ее симптомы я и пытался найти в жизни и в искусстве, этому и посвящен мой доклад.

Андрей Пелипенко: А как с этим соотносится идея сброса территорий? Она же находится в другой плоскости, со сменой стереотипов она не связана. По крайней мере напрямую.

Алексей Давыдов: Напрямую, по-видимому, нет, только косвенно. Но это не мой предмет. Вопрос лучше адресовать Игорю Яковенко, который этой темой занимается профессионально.

Игорь Яковенко: Связь безусловно существует. Сбрасывание территорий — это сбрасывание инокультурных анклавов. Культурная модернизация в русских регионах и, скажем, в кадыровской Чечне — совершенно разные вещи.

Андрей Пелипенко: И все же в силу каких обстоятельств может произойти, хотя бы теоретически, смена архаичных культурных стереотипов, трансформация российских ментальных доминант?

Алексей Давыдов: В своем докладе я пытался нащупать какие-то крупицы, найти какие-то тонкие ручейки в мощных мутных потоках культуры. И, как мне кажется, я их нашел. Но я не вижу тех катализаторов в обществе, которые могли бы эти тонкие ручейки и крохотные крупицы наших новых возможностей превратить в доминирующие факторы общественного сознания.

Андрей Пелипенко: Ну и как бы вы тогда оценили вероятность такой смены доминант? Насколько она возможна, если отвлечься от каких-то эмоциональных внутренних желаний и переживаний?

Алексей Давыдов: Крупные сдвиги в обществе обычно происходят в результате общенациональных катастроф. Какого типа катастрофа может произойти у нас на этот раз, можно только гадать. Это может быть крупная техногенная катастрофа или природная катастрофа вроде прошлогодних пожаров. Или резко упадут цены на нефть со всеми вытекающими отсюда (и известными нам по прошлому опыту) последствиями. Или начнется новая бессмысленная война типа чеченской с отнюдь не гарантированным победным исходом. Или коррупция задушит нас окончательно. Сдвиг в ценностях и, соответственно, в ментальности произойдет, по-видимому, в результате катастрофы.

Игорь Яковенко: Это по законам природы.

Алексей Давыдов: Это по законам развития культуры. Я не верю в то, что мы постепенно изменим наш стиль отношений между людьми, что в обществе возникнет новый уровень потребности в свободе и самореализации, новый уровень доверия народа к власти. Развития нельзя добиться, лишь модернизируя наше управление и не развивая самоуправление. А развивать самоуправление в условиях господства этакратии — значит повысить угрозу распада России. Демократизировать стиль общения в стране в условиях этакратии невозможно. Многопартийность невозможна. Честные выборы невозможны. Независимые суды невозможны. Но если так, то и единство России в конечном счете сохранить не удастся. Этакратия — плохая скрепа. Мы живем в эпоху предкатастрофы. В данном отношении никаких иллюзий я не питаю.

Игорь Клямкин: Наши специалисты по «Русской системе» скажут, что все катастрофы этой системы ведут к ее воспроизведению. Откуда ваши надежды на катастрофу?

Алексей Давыдов: У меня нет надежд и на катастрофу. Боже сохрани. Я просто не знаю, как все может сложиться. С одной стороны, идет, вне всякого сомнения, нарастание катастрофичности. С другой стороны, просматриваются крохотные ручейки альтернативы, о которых я пишу в своем докладе. Хватит ли их реформаторского потенциала, чтобы постепенно вырасти в фактор, способный предотвратить катастрофу? Я в этом отнюдь не уверен.

Игорь Клямкин: Нам еще предстоит обсудить, насколько альтернативны найденные вами альтернативы. Так как вопросов больше нет, мы можем начать дискуссию. Кто первый? Игорь Григорьевич, прошу вас.

Игорь Яковенко:

«Проблема не в том, чтобы установить, есть ли тенденция, противостоящая движению в тупик, а в том, чтобы ответить на вопрос: пациент скорее жив, чем мертв, или скорее мертв, чем жив?»

Игорь Моисеевич в своем вступительном слове точно охарактеризовал доклад и его проблематику. Сразу скажу, что обсуждать этот доклад непросто. То, что в российском обществе и российской культуре существуют тенденции, противостоящие тупиковым сценариям развития, не вызывает сомнений. Такие тенденции — реально или потенциально — присутствуют в любом обществе в любой момент его эволюции. Проблема же в том, что в каждой точке исторического развития вес позитивных и негативных (тупиковых, деструктивных) тенденций различается, и это различие задано сложной мозаикой разнородных факторов. В нашем случае возникает вопрос: имеют ли позитивные тенденции, фиксируемые Алексеем Платоновичем, шанс на реализацию?

Андрей Пелипенко: А эти тенденции действительно позитивные?

Игорь Яковенко:

От их культурного качества я пока отвлекаюсь. Возвращаясь же к своему вопросу, скажу, что однозначно ответить на него мы не можем. Потому что у нас нет теории, позволяющей формулировать обоснованные предположения о будущем. Мы можем лишь рассуждать, опираясь в том числе на исторический опыт.

На первой странице доклада читаем: «В культуре ведь так не бывает, что что-то только умирает. Одновременно всегда нарождается и ее новое качество, которое претендуют на замену качества старого». Это верно, но это еще не значит, что претензия непременно окажется состоятельной. История человечества часто свидетельствует о другом.

Что нарождалось, скажем, в Речи Посполитой примерно в 1785 году, за десяток лет до полного распада государства? Были ли там конструктивные тенденции? Были, причем достаточно сильные. И они реализовалась в знаменитой «Конституции 3 мая» 1791 года. Конституции, отменявшей liberum veto и обеспечивавшей выход из исторического тупика, в который зашло польско-литовское государство. Это была победа тенденции, выражавшейся так называемой патриотической партией. Люди, любившие свою страну и понимавшие европейскую реальность, не только предложили, но пробили на уровне законодательного процесса документ, обеспечивавший Польше историческую перспективу.