Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

монархов актом, основанном на непреложных истинах Божественного учения, создать союз, который связал бы государства и народы узами, освященными религией, и стал бы для них своего рода политическим Евангелием. Сам он называл этот документ «актом богопочтения».

Александр собственноручно написал все три статьи договора, которые обязывали союзников: пребывать соединенными неразрывными узами братской дружбы и управлять подданными в духе братства для охраны правды и мира; почитать себя членами единого христианского народа; пригласить все державы к признанию этих правил и к вступлению в Священный союз (последнее не распространялось только на римского папу и турецкого султана).

Фридрих-Вильгельм, у которого уже был опыт подобного мистико-политического союза, легко подписал договор. Но австрийский император, не склонный к религиозным порывам, проявил больше сдержанности и поставил свою подпись на этом необычном документе только после того, как Меттерних заверил его, что на все эти слова о братской дружбе не следует смотреть иначе, как на безобидную болтовню.

Вслед за этим были выработаны условия окончательного мирного договора. Франция не понесла сколько-нибудь значительных территориальных потерь и выплатила союзникам скромную контрибуцию в 700 миллионов франков (из них 100 миллионов пришлось на долю России). Зато в семнадцати французских городах разместились 150 тысяч солдат союзных армий, сроком на пять лет, для поддержания порядка. Условия передела европейских границ был выработан союзниками еще раньше, 21 апреля, на Венском конгрессе. Согласно этой договоренности, великое герцогство Варшавское под именем царства Польского навсегда переходило под власть России (Александр принял титул короля польского; управление делами Польши было поручено великому князю Константину Павловичу); полякам были дарованы представительные и национальные государственные учреждения и конституция. Пруссия в качестве компенсации за потерянные польские земли получила часть Саксонии. Австрия присоединила к себе итальянские земли. Таким образом Россия, вынесшая на своих плечах главную тяжесть борьбы с Наполеоном, получила 2 100 кв. км земли с 3 миллионами населения; Австрия — 2 300 кв. км с 10 миллионами, а Пруссия — 2 217 кв. км более чем с пятью миллионами немцев.

Гигантомахия закончилась. Она принесла Александру всемирную славу, а России — неисчислимые людские потери, пятисотмиллионный государственный долг и политический нарыв в виде Польши.

***

Из Парижа Александр направился в Бельгию, где осмотрел поле битвы при Ватерлоо (многие местные жители, чьи дома и имущество пострадали во время сражения получили от него пособия и даже пожизненные пенсии), а оттуда — в Швейцарию. В продолжение всего путешествия царя не сопровождал ни один вооруженный охранник. В городах и деревнях люди толпились на дорогах и улицах, по которым должен был проехать Александр, и, завидя его, бросались к экипажу, чтобы вручить свои просьбы, словно он был их настоящий государь.

В Швейцарии он делал частые пешие прогулки по горам, заходил в крестьянские дома. Михайловский-Данилевский по этому поводу приводит следующее, может быть, наивное, но интересное размышление: «Дай Бог,.. чтобы вид изобилия, порядка и опрятности, которые он в них, без сомнения, находил, на него подействовали… Но душа его, конечно, страдала, когда он сравнивал состояние вольных швейцарских поселян с нашими крестьянами. Сердце государя напитано свободой… но вельможи, окружавшие его, и помещики русские не созрели еще до политических теорий, составляющих предмет размышления наших современников. Он не мог сохранить привязанности к людям, которые не в состоянии ценить оснований, соделывающих общества счастливыми; от сего происходит, может быть, неуважение его к русским, предпочтение иностранцев и, что мне даже страшно и думать, некоторое охлаждение к России, которая монарха своего до сих пор в полной мере не умеет ценить. Признаемся, что не он, а мы виноваты. История показывает нам, что в прочих государствах народы требовали от своих правительств прав и принуждены были вступить с ними в состязание, а у нас, напротив того, государь желал возвратить нам оные, но никто его не понимал; напротив, многие на него роптали».

Действительно, Александр отзывался о своих соотечественниках крайне нелестно, говоря во всеуслышание, что все русские либо дураки, либо подлецы. Он как будто питал к русским злобу за свою судьбу, которая сделала его государем столь варварского для его возвышенной души народом. В Линдау Михайловский-Данилевский отметил в дневнике, что «уже два дня, как государь скучен, бранит камердинеров своих и князя Волконского, который с ним почти вырос, во всю жизнь неразлучен и душевно его любит. Я не знаю, как согласовать суровость, которую он сегодня показывает, с обыкновенной его любезностью, особенно к иностранцам; например, чиновников города Линдау государь так обворожил, что они, выходя от него, были в истинном восхищении; когда же они уехали и никого не осталось в доме, кроме нас, русских, то он опять начал сердиться. Таковые противоречия ясно обнаруживают притворство, составляющее одну из главных черт характера его. Я сохраню навсегда истинное уважение к великим его дарованиям, но не испытываю одинакового чувства к личным его свойствам».

Впрочем мизантропия царя распространялась и на другие нации. Например, в Берлине, в гостях у прусского короля, он выразился о Франции так: «В этой земле живут тридцать миллионов скотов, одаренных словом, без правил, без чести; да может ли что-нибудь быть там, где нет религии?»

Одни поляки, кажется, избегли этой участи. В Варшаве царь расточал милости: сыпал орденами, пожалованиями, землями. На балах и приемах он появлялся не иначе, как в польском мундире с лентой ордена Белого Орла вместо Андреевской ленты. Поляки были очарованы. Княгиня Чарторийская записала после одного бала с участием Александра: «Все это казалось мне сновидением: существует Польша, король польский, в национальном мундире и цветах. Слезы полились из моих глаз: у меня есть родина и я оставлю ее своим детям». Другие польские дамы неотступно требовали перья из султана на государевой шляпе, так что Александр однажды шутя сказал, что варшавские женщины ощипывают его.

Правда, были и недовольные, считавшие, что царю следовало бы возвратить Польше Литву, Волынь, Подолию и другие земли, входившие в состав Речи Посполитой. Александр отвечал им: «Я сделал все, что было возможно… Сделаю и все остальное, как было обещано, но все не может быть исполнено разом. Необходимо доверие. Имею право на него после всего, что сделано мной, а мои решения неизменны».

15 ноября он подписал конституционную хартию царства Польского. Оставалось назначить наместника. Это звание до последней минуты надеялся получить князь Адам Чарторийский. Неожиданно для всех в ночь перед отъездом царя из Варшавы наместником Польши был назначен безногий ветеран обороны Варшавы против Суворова и наполеоновских войн генерал Зайончек. По словам Михайловского-Данилевского, князь Адам вышел из кабинета Александра «как бы в исступлении, вероятно, от оскорбленного самолюбия».

В ночь