Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг

Другие ученые показывают, что на протяжении столетий неадекватная экзегеза побуждала мусульман вести политику, противоречащую базовым исламским заповедям. Опора на «слабые» хадисы, писал Гамаль аль-Банна (ум. 2013), отодвинула Коран на второе место. Например, крайне сомнительное решение объявить вероотступничество преступлением, заслуживающим смертной казни, не имеет оснований в Коране. Напротив, Коран самым недвусмысленным образом и в самых сильных выражениях утверждает, что ни один человек, даже пророк, не имеет права вводить религиозные верования силой: «Не может быть принуждения в вопросах веры»[1624]. Английский перевод, пожалуй, звучит здесь довольно плоско, но арабское выражение эмфатично (ла икра фи-ль-дин) и по своей убедительной силе напоминает Шахаду, провозглашение мусульманской веры: «Ля Иляха илля Ллах!» («Нет бога, кроме Аллаха!») Коран предполагает, что вероотступничество может быть наказано после смерти, однако не требует за него никаких земных наказаний[1625]. Юридическая основа для смертной казни здесь – лишь один изолированный, «слабый» хадис, переданный Икрима ибн-Аббасом, из собрания Мухаммада ибн Исмаила аль-Бухари: «Всякий, кто изменяет своей религии, повинен смерти»[1626]. Аль-Банна отмечает, что Муслим ибн аль-Хаджжадж не включил этот хадис в свою антологию, поскольку считал Икрима ибн-Аббаса ненадежным рассказчиком.

Аль-Банна полагал, что отход от Корана начался с введения экзегетической практики насх («отмена»), предполагающей, что некоторые стихи корректируются или отменяются другими, более поздними откровениями. В результате различные ученые в разные времена «отменили» от ста до пятисот стихов. Но слишком часто «отмена» отражала чисто земные интересы истолкователя или его социального и политического слоя[1627]. Абдулазиз Сахедина, профессор религиозных исследований в Университете Вирджинии, показывает, что практика отмены использовалась для уничтожения религиозного плюрализма Корана[1628]. Сам Коран нигде не утверждает, что «отменил» более ранние писания. Напротив, он настаивает, что религиозный плюрализм отражает волю Божью, и что вместо бесплодных богословских споров мусульмане и немусульмане должны состязаться друг с другом в попытках творить добро[1629]. Коран 2:62 категорически утверждает, что принятие ислама не является обязательным условием спасения:

Верующие [мусульмане], иудеи, христиане и сабиане – все те, кто верит в Бога, в Последний День и творит добро – получат у Господа награду свою. Не бойтесь за них, ибо они не будут в печали[1630].

Однако те, кто проповедовал идею, что ислам превзошел более старые религии, цитировали хадис, основанный на Коран 3:85: «Если же кто ищет религию иную, чем ислам, не будет сие принято от него, и в будущей жизни он не будет среди победителей». Хадис утверждает, что этот стих был открыт после Коран 2:62 – и, следовательно, он отменяет, обнуляет более раннее обетование Бога. Таким образом, для верующих более древних религиозных традиций спасения быть не может. Как мы уже видели, в то время, когда был открыт этот якобы «отменяющий» стих, слово «ислам» еще не было официальным наименованием коранической религии; в своем оригинальном контексте этот стих просто гласит, что достичь спасения может всякий, верующий любой религиозной традиции, если он полностью «покоряет» свою жизнь Богу. Этот великодушный плюрализм сохранился у суфиев; однако противоположный взгляд также пустил в мусульманском менталитете глубокие корни и сейчас раздирает на части исламский мир.

На Западе Коран часто обвиняют в хронической мизогинии; и действительно, мужчины-улемы, опираясь на «слабые» хадисы, на протяжении многих столетий привязывают к своему писанию агрессивно-патриархальный этос. Но в 1980-е годы произошел поистине революционный шаг – впервые мусульманские женщины-экзегеты начали подвергать сомнению такую интерпретацию Корана. Лейла Ахмед и Фатима Мернисси переписали историю ислама с женской точки зрения; Азиза аль-Хибри, Амина Вадуд и Асма Барлас работают над феминистической герменевтикой Корана.

Мернисси привлекла внимание к важному инциденту, который, по ее мнению, утверждает легитимность женской критики писания. Мухаммед, как и ожидалось от великого арабского военного вождя, имел более четырех жен, предписанных Кораном, однако его гарем не был любовным гнездышком. Эти браки были мотивированы политически: они скрепляли отношения с его ближайшими спутниками, а когда во всеисламскую конфедерацию, которую строил Мухаммед в Аравии, вступало новое племя, иногда он мог жениться на сестре или дочери их вождя. Арабы VII века смотрели на женщин как на существ низшего сорта, и современников Мухаммеда удивляло его очевидное уважение к своим женам; он постоянно называл их «спутницами» – тем же титулом, которым награждал своих ближайших сподвижников-мужчин. Не раз случалось, что он брал кого-то из жен в военные экспедиции и очень серьезно относился к их советам. Умм Салама, умная и образованная женщина, скоро сделалась официальной представительницей женщин в Медине; но однажды те спросили ее, почему о ней ни разу не упоминает Коран. В ответ несколько дней спустя последовало новое откровение, гласящее, что мужчины и женщины в исламе имеют одинаковый статус и наделены равной ответственностью:

Для мужчин и женщин, преданных Богу – верующих мужчин и женщин, покорных мужчин и женщин, правдивых мужчин и женщин, милосердных мужчин и женщин, постящихся мужчин и женщин, часто вспоминающих Бога – Бог уготовил прощение и богатую награду[1631].

Бог, так сказать, прямо и не откладывая ответил Умм Салама, – а вскоре ясно дал понять, что женщины входят в число угнетенных, которых Коран требует защищать и поступать с ними справедливо[1632]. Мернисси отмечает, что эта история бережно сохранялась в исламской традиции, однако к VIII веку улемы сумели отодвинуть это важное прозрение на задний план и вернуться к традиционному арабскому мужскому шовинизму[1633].

Как и реформаторы-мужчины, новые экзегеты-женщины отказались от традиционных построчных комментариев к Корану в пользу более холистической экзегезы. Отдельные стихи, которые, как может показаться, сами по себе поддерживают гендерное неравенство, они предлагают рассматривать в контексте целого. Они подчеркивают центральное значение в исламском богословии таухида («единства»), понятия, которое, как показывает аль-Хибри, включает в себя и метафизическое равенство всех живых существ. В Коране Сатана отрицает это, когда отказывается склониться перед Адамом, заявляя, что он создан первым и, следовательно, выше человека; подобная же «сатанинская логика», подчеркивает она, лежит и в основе традиционного мусульманского патриархата[1634]. Вадуд отмечает, что стремление к равенству, выраженное в Коране, постоянно отходило на задний план, поскольку в течение столетий читать и произносить вслух Коран дозволялось лишь мужчинам[1635]. Барлас пишет: то, что Бог в Коране именуется «он», не означает, что Бог мужского пола – это лишь отражает ограничения человеческого языка, поскольку, как настаивает Коран, Бог не подобен ни одному тварному существу[1636].

Через несколько дней после того, как Аллах так быстро дал на вопрос Умм Салама положительный ответ, была открыта