Возрожденные полки русской армии. Том 7 - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По справедливости надо признать, что недостатка в предупреждениях, и в предупреждениях очень серьезных, не было. В своем продвижении от Харькова до линии Орел – Чернигов малочисленная, растянутая на сотни верст, Добровольческая армия несколько раз переживала тяжелые кризисы. Величайшей доблестью и бесконечными жертвами фронт восполнял недочеты организации, сбивал врага, двигался вперед, по пути самоформировался и через некоторое время переживал очередное бессилие. Полковые участки в 25—30 верст протяжением, при составе в 800—1000 штыков, почитались явлением нормальным…
Неудачное разрешение вопроса об армейских запасных частях побуждало каждого командира полка лично заботиться о пополнениях.
Мы и заботились, как умели, по своему крайнему разумению. Высшие инстанции всегда требовали от командиров возможно большее количество «штыков», то есть бойцов. Для нас – начальников – этот вопрос был тоже самым важным. Без «штыков» мы воевать не могли, а обстановка условий побудила меня в первый же месяц по выходе из Харькова сформировать свой запасный батальон и образовать при комендантской роте небольшой мобилизационный аппарат.
Командиром запасного батальона был назначен тот полковник, которого в Харькове я видел в должности фельдфебеля офицерской роты. Своими знаниями и опытом он принес полку немало пользы.
Батальон мог принять до 800 человек. Каждый строевой батальон имел свою запасную роту, поддерживал с нею тесную связь и всячески о ней заботился. Батальон комплектовался пленными и мобилизованными. И вновь утверждаю, что поставленные в строй солдаты дрались прекрасно. Среди длинного ряда всевозможных подвигов я не могу не вспомнить одного, особенно трогательного своею духовною красотою.
Один из белозерских батальонов был сбит и отходил, преследуемый красными. При отходе через деревню поручик Р. был ранен и упал. К нему подбежал солдат, недавно взятый в плен красноармеец.
– Господин поручик, что с вами? Вставайте. Следом подходят большевики.
– Не могу, у меня перебита нога.
– Ах грех какой! Я же вас не дотащу.
Солдат был маленький, худенький, слабосильный.
– Пристрели меня, все равно пропадать, да уходи скорее сам…
– Что вы, господин поручик, это невозможно.
Солдат подхватил офицера и потащил в соседний двор. Втащил в сарай, зарыл в сено. Туда же спрятал свою фуражку и погоны. Хозяин дома – крестьянин – ему помогал и дал взамен фуражки старую шапку. В это время подбежали большевики. С винтовкой в руках и с крестьянской шапкой на голове солдат удачно разыграл красноармейца, якобы только что зашедшего во двор.
– А что, товарищ, никого здесь нет?
– Никого. Сейчас только осмотрел весь двор.
Притворившись затем больным, он лег у дверей сарая и никого не пропускал вовнутрь.
Через несколько часов деревня была снова взята нами. Первой ворвалась рота, в которой служил поручик Р. Его отсутствие было замечено, и солдаты желали найти своего офицера живым или мертвым.
Р. был найден. Его спас солдат, который к тому же его и не знал.
Как командир полка, я немедленно произвел солдата в унтер-офицеры и выдал ему денежную награду. Как временно командовавший тогда дивизией, наградил героя Георгиевской медалью. Затем поцеловал от имени полка.
Солдат покраснел, сконфузился и сказал слабым голосом:
– Да я ничего такого, господин полковник, и не сделал…
Его лицо и глаза подтверждали его искренность. По-видимому, он не считал совершенный им подвиг, подвиг действительно возвышенной души. Крестьянину, хозяину дома, подарили лошадь и два пуда сахара. Он был счастлив…
Что касается пленных и мобилизованных офицеров, то в своей массе они доблестно воевали, а когда приходилось – умирали. Конечно, развращающее влияние революции и большевизма не прошли бесследно и среди офицеров, впрочем, как явление крайне редкое, встречались люди малодушные. Понятно, что моя аттестация относится к строевым офицерам, то есть к тем, кто своей жертвенностью и кровью являл примеры величайшей доблести и патриотизма. В тылах было иное настроение, и наряду с натурами высокочестными встречались и люди беспринципные и нравственно опустившиеся.
Офицеры, перешедшие от большевиков или взятые в плен, если они не были коммунистами, решительно никаким репрессиям не подвергались. Все они для испытания назначались рядовыми в строй и после небольшого искуса уравнивались в правах с остальными офицерами полка.
Для характеристики офицеров, служивших раньше у большевиков, приведу два наиболее ярких примера.
Однажды полк вел бой с превосходящими силами красных. В тылу у нас находилась река с единственным мостом. Большевики напрягали все усилия захватить эту переправу, что поставило бы полк в катастрофическое положение. Батальон, прикрывавший путь к мосту, явно изнемогал. Я снял с отдаленного участка, на котором только что была отбита атака, роту и приказал ей бегом двигаться на поддержку. Рота могла прибыть не ранее 30—40 минут, а в это время уже обнаружилось, что большевики заходят в тыл атакованному батальону. Чувствовалось, что сейчас решится участь не только боя, но и полка. Стрельба с нашей стороны умолкла. Зловещий признак!.. В этот критический момент один из офицеров, взятый незадолго перед тем у большевиков, сорвал свои погоны и стал уговаривать других последовать его примеру и сдаться.
Узнав об этом, я приказал тут же расстрелять малодушного офицера, что и было немедленно исполнено. Эта трагическая сцена произвела сильнейшее впечатление…
Показалась спешащая на поддержку рота, и батальон был двинут в контратаку. Большевики отхлынули, а мы взяли более 300 пленных, 6 пулеметов, много оружия и патронов. Описанный бой был отмечен в официальных сводках штаба Главнокомандующего…
Другой пример выявляет тип офицера, противоположный первому.
В период боев под Курском я направлялся с подпоручиком Глобой на один из участков полка. По пути встретили партию пленных.
На мой вопрос, есть ли среди них офицеры, послышался ответ:
– Я офицер, господин полковник.
Взяв руку под козырек, перед мною вытянулся небольшого роста, коренастый человек
