04-Версии истории (Сборник) - Сергей Абрамов

— Трудно не сообразить, — честно сказал Смотритель, Рука у Ноя на ложку мало походила, скорей — на лопату.

Смотрителю понравилась реакция Ноя на весьма туманное объяснение возможностей (и слабостей) профессии Хранителя. Ему вообще нравилось жить в шкуре Хранителя Времени. Для его миссии эта шкура, а точнее все-таки, роль — лучшее, что могло подвернуться в этом мире и в этом времени. В мире и времени, которые доверчивы к словам. Или все-таки с прописной: к Словам. Так вернее. Всегда можно закрыться завесой из Слов и при этом не потерять уважительного к себе отношения. Хранители Времени — иные, это все знают.

Очень удобно.

Зажили дальше.

Раз в день — обязательное посещение потайной пещеры и — тяжкая работа внутри чрева корабля: заколачивание гвоздей, клепание, смоление, строгание, пиление и — Царь Небесный знает, какое еще «ение». Было, было, негодовал внутренний голос: как это так? человек, каких — наперечет, тонко настроенный инструмент, и вдруг — вот вам, пожалуйста: разнорабочий на какой-то подземной верфи! Но возгласы эти безмолвные никогда не озвучивались — сам напросился. И рад, что напросился, ибо того и хотел. К тому и шел. За тем и посылали. Да и приобретение некоторых плотницко-слесарных навыков в его, Смотрителя, пестрящей самыми неожиданными задачами работе не повредит. Плюс ко всему.

Организм Смотрителя, хоть и натренированный, но все же привычный к куда меньшему атмосферному давлению, на тяжелый физический труд реагировал неоднозначно: с одной стороны — периодические головокружение и слабость, с другой — рост мышечной массы и явное увеличение выносливости. Он представил себе, с каким смаком изучали бы его врачи из Службы, с каким удовольствием опутали бы проводами, заклеили бы датчиками и как долго держали бы в своих клаустрофобных аппаратах. Нет уж, эскулапы дорогие, погодите еще, вот превратится Смотритель в этом климате в настоящего допотопного шумера, и возвращаться к вам не захочет.

Или захочет?..

Всякий раз, когда приходили такие думы…

(праздные, надо отмстить)…

Смотритель их не прогонял, но откладывал на самую дальнюю полочку сознания, на потом, на далекое, неясное пока «потом». Сейчас — не время думать о праздном. Сейчас — работа в «поле». Сейчас — корабль. Ковчег.

Да, кстати. А как это вообще может получиться — не возвращаться»? А Потоп? Он не пощадит никого, как известно из Книги Книг. Разве что Ной возьмет Смотрителя в Ковчег, о чем, опять кстати, в Книге Книг — ни слова. Значит — вывод: придется возвращаться в Службу. Как всегда было. Как всегда будет.

Или возможен иной выбор?..

И снова стучал молоток, снова разогревалась на костерке смола в металлическом ведерке, снова буравились отверстия в древесине.

Смотритель сильно сожалел, что такое великое изобретение человечества, как винт, в допотопной эре неизвестно. Его изобретет Архимед многими годами позже. А ведь насколько мощнее могла развиться эта цивилизация, знай она сию нехитрую вещь! И тогда уж наверняка не пришлось бы пробивать в толстенных досках дыры по-настоящему допотопным инструментом с неизвестным в этих палестинах названием — шлямбур, а можно было бы применить обычное, банальное, но, увы, недоступное пока сверло.

Смотритель, потевший в пещерной духоте, сжимавший в одной измозоленной руке идиотскую, зубастую трубочку…

(эка ж давно, оказывается, изобретенную!)…

а в другой — молоток, трудно боролся с искушением одним простым чертежом толкнуть допотопную инженерную мысль на несколько веков вперед, взяв на себя роль Архимеда. Но — нельзя, нельзя, всему свое Время — именно так, снова с прописной буквы.

И все же червяк сомнения: почему нельзя? Ведь нее смоет Великий Потоп, ничего от цивилизации не останется, ни сверла, ни шлямбура. Все придется по новой сочинять…

Руководитель Службы любил говорить: «Если ты усомнился в правоте устава Службы или просто приказа свыше, забирай вещички и — забыли друг друга».

Множественное число здесь — фигура речи. Забывает в таком случае лишь усомнившийся: его лишают памяти о Службе вообще, о его службе в Службе, в частности.

Смотритель думал, что Ной, скрывающий свой суперпроект от постороннего внимания, конспирируется очень плохо, точнее сказать, не конспирируется вовсе: паровик Сима регулярно курсировал между лесопилкой…

(располагавшейся, кстати, неподалеку от того места, где Смотритель пересек «границу»)…

и домом — возил доски и бревна, бочки со смолой, крепкие канаты, сплетенные из высушенных лиан, и прочие дары леса, нужные для постройки корабля. Это было единственное, что ввозилось в дом извне и могло навести жителей города на какое-либо подозрение. Остальное — металлические изделия, инструменты и крепеж — производилось своими силами, в кузнице, толково оборудованной во внутреннем дворе.

Когда Смотритель поделился с Ноем своими сомнениями по поводу конспирации, тот рассмеялся:

— Да от кого что прятать? Никому нет дела до того, что у меня в доме происходит. К тому же здесь все строятся, заметь, непрерывно и подолгу, возят те же доски, те же камни. И никто никого ни о чем ни спрашивает. Кто захочет — сам все расскажет и покажет. Как я тебе. А другим не хочу ничего раскрывать — это да, но это ведь понятно, верно? Ну не поймут люди…

А загруженный паровик ни у кого подозрения не вызовет, не волнуйся. Гонял бы его пустым — может, кто и удивился бы моей непрактичности, а так…

Однажды, когда Смотритель вместе с Ноем и его сыновьями, усталые и испачканные с ног до головы в смоле, выходили после очередного «рабочего дня» из пещеры, на полу перед дверью увидели записку, оставленную кем-то из женщин.

— «Идите на Каалма, там будет говорить Оракул», — прочел Ной. — Это, значит, нам вместо обеда…

— Нет, обед, наверное, оставили, — рассудил Иафет, — но есть будем после. Сейчас надо умываться и — бегом на площадь.

На вопросительный взгляд Смотрителя Ной ответил уже на ходу:

— Сам все поймешь. Переодевайся быстрее. Опаздывать нельзя. Все. Встречаемся у входа.

А Смотритель понял, потому что вспомнил. В Службе гадали: что за людские сборища происходят периодически в Ис-Кериме? Скоро придет ответ: в одном из таких он примет участие.

На площади Каалма было очень людно. Но Смотритель немедленно удивился странному молчанию толпы. Везде, на любой многолюдной сходке всегда легко существует звуковой фон, который складывается из множества одновременных разговоров — пусть даже вполголоса, даже шепотом. Жители города, стоявшие на главной площади Ис-Керима, не галдели, не кричали и даже не шептались — над толпой витал лишь тихий шелест дыханья сотен людей, молча ожидавших чего-то.