Миры Роберта Хайнлайна. Книга 1 - Роберт Хайнлайн

Да и Центр не то место, где этот призрак может разгуляться. Здесь столько же брачных обычаев, сколько культур, — тысячи. Они нейтрализуют друг друга. Некоторые гуманоиды моногамны по инстинкту, ну как лебеди, что ли. И это трудно считать «добродетелью». Как смелость есть преодоление страха, так и добродетель есть правильное поведение перед лицом искушения. Если нет соблазна, нет и добродетели. Но с этими несгибаемыми моногамщиками никаких неприятностей не бывает. Если кто-нибудь, по неграмотности, сделал бы гнусное предложение одной из этих достойных дам, он не рисковал ни получить пощечину, ни тем более удар кинжалом. Она просто отвергла бы его и продолжала болтать о погоде. И если бы ее муж подслушал разговор между ними, беды бы тоже не случилось. Ревность не может существовать у расы автоматически моногамной. Я, впрочем, сам этого не проверял. Мне — по виду и запаху — они казались похожими на черствую корку хлеба. Где нет соблазна — нет и добродетели.

А вот у меня были случаи, когда я проявлял добродетель. Эта кошечка с осиной талией очень соблазняла меня. Я узнал, что она из той цивилизации, где женщины не выходят замуж, пока не докажут, что способны к деторождению, как это принято у нас на островах южных морей и в некоторых странах Европы. Этим она никак не нарушает табу своего племени. Еще больше меня привлекала другая девушка — очаровашка с дивной фигуркой, с отличным чувством юмора и одна из лучших танцовщиц Вселенной. Свое предложение она отнюдь не писала на всех стенах, а просто дала мне знать, что не очень занята и вполне заинтересована, использовав местный жаргон с талантливой недосказанностью.

Это освежало. Это было почти по-американски. Я справился (стороной) об обычаях ее племени и узнал, что, хотя они очень строги в делах брака, в прочих отношениях нравы весьма свободны. В качестве зятя я бы там не подошел, но окно было бы открыто, даже если двери запирались крепко-крепко.

В общем, я струсил. Я покопался как следует в своей душе и нашел там подтверждение наличия в себе такого же сокрушительного любопытства, как у тех женщин, которые делали мне предложения только потому, что я был консортом Ее Мудрости. Миленькая маленькая Зай-и-ван принадлежала к числу тех, кто не носил одежды. Последнюю она выращивала сама — от кончика носа до крошечных пальчиков на ногах ее покрывала мягкая блестящая серая шерсть, удивительно похожая на мех шиншиллы. Потрясающе!

Я не должен был причинить ей зло — такому славному маленькому существу.

В соблазне я признался Стар, и она мягко намекнула, что я, видно, отношусь к роду животных, усиленно шевелящих длинными ушами, поскольку Зай-и-ван славится как выдающаяся артистка даже среди собственного народа, который заслужил славу наиболее талантливых поклонников Эроса.

Я так и остался трусишкой. Роман с такой чудесной девочкой обязан основываться на любви, хотя бы частично, а тут была не любовь, а просто интерес к дивному меху плюс страх, что связь с Зай-и-ван может перерасти в любовь, а моей женой она не может быть, даже если бы Стар меня и отпустила.

А если бы не отпустила? На Центре нет законов против полигамии. В некоторых религиях такие законы есть, в других она поощряется, но смешивание культур приводит к такому же смешиванию религий, которые «погашают» друг друга наподобие того, как погашают друг друга разные обычаи. Культурологи утверждают, что закон о религиозной свободе инвариантен: религиозная свобода обратно пропорциональна силе самой распространенной религии. Это, видимо, есть частный случай более широкой инвариантности, заключающейся в том, что все виды свобод вырастают из конфликтов между культурами, поскольку обычай, которому не противостоит противоположный ему, становится обязательным и рассматривается как «закон природы».

Руфо с этим взглядом не согласен. Он считает, что его коллеги (у них в голове дырки) включают в уравнение вещи, которые не могут быть измерены количественно и даже недоступны для точного определения. Свобода — это счастливое исключение, так как тупая толпа во всех расах ненавидит и боится любых свобод, не только для соседа, но и для себя, и уничтожает их всюду, где это только возможно.

Но вернемся к нашей теме: на Центре пользуются любыми видами брачных контрактов. Они практикуют и домашнее партнерство, и свободное сожительство, и проживание для целей деторождения, и любовь, и дружбу, но все это вовсе не обязательно с одним партнером. Контракты могут быть очень сложными, например такими же, что заключаются у нас при слиянии фирм. Они могут включать в себя продолжительность, цель, обязанности, ответственность, число и пол детей, методы генетической селекции, проблемы подборки матерей, условия прекращения или продления отношений — все, кроме пункта о «супружеской верности». Здесь считается аксиомой, что это обязательство не может внедряться насильно, а значит, не подлежит и внесению в контракт.

И тем не менее, супружеская верность тут встречается чаще, чем на Земле, просто она не подзаконна. У них есть древняя поговорка «Женщины и кошки». Это значит: «Женщины и кошки делают что хотят, а мужчины и собаки к этому приноравливаются». Есть и другая — «мужчины и погода», которая грубее, но столь же стара, поскольку погода на Центре уже давно под контролем.

Самый распространенный вид контракта — вовсе и не контракт. Он перевозит в дом свои вещи и остается там, пока она не выбросит их за порог. Большая популярность этой формы объясняется высокой стабильностью таких браков — женщине, которая «выбросила его туфли», очень трудно найти нового мужа, достаточно смелого, чтобы выносить ее скверный нрав.

Мой контракт со Стар был бы именно такого типа, в том случае, разумеется, если бы контракты, законы и обычаи были обязательны для императрицы, чего нет и быть не может. Но вовсе не это стало причиной моей растущей тревоги.

Поверьте мне — я не ревнив. Но тем более меня раздражали все эти мертвяки, толпившиеся в мозгу Стар.

Однажды вечером, когда мы одевались, чтобы пойти куда-то, Стар рявкнула на меня. Я беззаботно болтал о том, как прошел мой день, в частности занятия по математике, и, без сомнения, был так же интересен, как ребенок, рассказывающий о событиях в его детском саду. Но я пылал энтузиазмом — передо мной открывался новый мир, а Стар была всегда так терпелива со мной.

Но теперь она рявкнула на меня, да еще баритоном!

Я так и замер.

— У тебя сегодня опять был сеанс импринтинга? Казалось, я слышу, как она переключает рычаги скоростей.

— Ох, прости меня, мой любимый! Нет, я сегодня не в себе. Я — Его Мудрость CLXXXII.