Шардик - Ричард Адамс

— Обманули, сайет? В каком смысле?

— Разумеется, я знала, что сталось с бароном. До Квизо доходят все новости. Я рассчитывала найти здесь Бель-ка-Тразета, но тебе не сказала. Ты был глубоко подавлен, крайне изможден, и я решила не волновать тебя лишний раз. Но он не причинил бы тебе вреда. Ни тебе, ни мне.

— Вам нет нужды просить у меня прощения, сайет, но, раз уж вы просите, я с великой готовностью вас прощаю.

— Мелатиса говорит, что теперь, когда барон умер, помощи в Зерае нам ждать неоткуда.

Тугинда тяжело вздохнула и уставилась на свои освещенные солнцем руки, лежащие на одеяле, с видом столь разочарованным и безнадежным, что Кельдерек (как часто делают люди в приступе жалости) поспешил заверить ее в том, в чем сам не был уверен:

— Не надо расстраиваться, сайет. Да, действительно, здесь живут одни воры да убийцы, но как только вам станет лучше, мы уйдем отсюда — Мелатиса, вы, я и баронов слуга. Тут неподалеку, к северу от города, есть деревня, где мы, даст бог, найдем безопасное убежище.

— Да, Мелатиса говорила. Туда слуга пошел сегодня. Надеюсь, с беднягой ничего не стрясется?

Кельдерек рассмеялся:

— В этом твердо уверен только один человек: он сам.

Тугинда устало закрыла глаза, и Мелатиса отложила гребень:

— Вам нужно еще поспать, сайет, а потом попробовать поесть. Я пойду в кухню: пора стряпней заняться, а там очаг еще не растоплен.

Тугинда кивнула, не открывая глаз. Кельдерек вышел из комнаты следом за Мелатисой. Положив в очаг дрова, она разожгла огонь с помощью выпуклого стеклышка, подставленного под солнечный луч. Кельдерек довольствовался тем, что стоял и наблюдал за хлопочущей девушкой, лишь изредка обращаясь к ней с одним-двумя словами или предупредительно подавая что-нибудь. Казалось, вместе с солнечным светом кухню наполняли покой и умиротворение, и сейчас мысли о будущем тревожили Кельдерека не больше, чем радостные мошки, что вились в сияющем воздухе за окном.

Ближе к полудню, когда во дворе разлилась совсем уже летняя жара, Мелатиса набрала воды из колодца, перестирала всю грязную одежду и разложила сушиться на солнце. Вернувшись в дом, она устало села на узкую лавку у окна, вытирая шею и лоб грубым полотенцем.

— Повсюду женщины ходят стирать на реку и считают это в порядке вещей, — сказала она. — Для этого реки и предназначены: чтобы стирать там да сплетничать. Но только не в Зерае.

— А на Квизо?

— На Квизо мы жили гораздо проще и веселее, чем вы можете представить. Но я имела в виду любой город или деревню, где люди могут заниматься повседневными делами без всякой опаски… да, и без чувства стыда, волочащегося за ними кандальной цепью. Ну не счастье ли, не истинное ли чудо, когда ты можешь спокойно пойти на рынок, поторговаться с лоточником, побродить по улицам, жуя честно купленное лакомство, а потом угостить подругу, пока болтаешь с ней у реки? Я ведь видела, как оно бывает: девушки с Квизо много путешествовали по делам острова, знаете ли: в некоторых отношениях мы обладали большей свободой, чем обычные женщины. Быть лишенным маленьких радостей, привычных и обыденных для простого человека, — вот настоящая тюрьма, настоящее наказание, настоящие горе и утрата. Если бы люди знали подлинную цену таким вещам, они бы куда больше ценили доверие, честность и искренность, которые только и делают их возможными.

— Зато у вас было нечто другое, — ответил Кельдерек. — Ведь деревенские женщины живут очень ограниченной жизнью: стряпня, шитье, дети, стирка.

— Возможно, и так. Птицы поют в деревьях, добывают пропитание, спариваются, строят гнезда — и знать не знают ничего другого. — Мелатиса с улыбкой смотрела на него, медленно перетягивая то в одну, то в другую сторону закинутое за шею полотенце. — Они живут очень ограниченной жизнью. Но посади птицу в клетку — и скоро увидишь, дорожила ли она тем, что потеряла.

Кельдереку безумно захотелось обнять девушку, даже голова закружилась от желания. Чтобы скрыть свои чувства, он низко склонился над своим ножом и недоструганным рыболовным крючком.

— Вы тоже поете, — сказал он. — Я слышал.

— Да. Хотите, спою сейчас? Я иногда пела для барона. Он любил слушать старые ортельгийские баллады, но на самом деле ему было все равно, кто поет: пению Анкрея он внимал с таким же удовольствием. Ох, вам непременно нужно его послушать!

— Нет… лучше вы спойте. Пение Анкрея меня не особо интересует.

Мелатиса встала, заглянула в комнату тугинды, потом вышла из кухни и минуту спустя возвратилась с простой, не украшенной резьбой киннарой из светлого дерева сестуаги, с покоробленным корпусом и сильно потертым грифом. Она дала Кельдереку рассмотреть инструмент и сказала:

— Не вздумайте насмешничать. Насколько мне известно, это единственная киннара во всем Зерае. Ее выловили из реки, и барон, спрятав гордость в карман, выпросил в Лэке струны. Если они порвутся, заменить будет нечем.

Снова сев на лавку у окна, Мелатиса с минуту легко перебирала струны, настраивая киннару, стараясь по возможности смягчить его резкое звучание. Потом, опустив глаза и словно забыв о присутствии Кельдерека, она запела старинную балладу об У-Депариоте и Среброцвете Саркида. Кельдерек хорошо помнил это предание, по сей день считавшееся правдивым в Саркиде: Депариот, брошенный предателями на погибель в ужасном Синелесье и уже оплаканный своими друзьями и слугами, был спасен от безысходного отчаяния таинственной прекрасной девушкой, одетой как королева. Она ухаживала за ранами Депариота, собирала для него съедобные плоды, грибы и коренья, вдыхала в него мужество и день за днем направляла его хромающие шаги через глухие чащобы — и вот наконец они добрались до знакомых ему мест. Но когда он хотел взять девушку за руку и повести навстречу своим друзьям, бежавшим к ним с распростертыми объятьями, она растаяла в воздухе, и вместо нее в высокой траве осталась лишь серебряная лилия на длинном стебле. Убитый горем Депариот, рыдая, упал на колени и с тех пор страстно желал лишь одного — вернуть полные тягот дни, проведенные с ней в лесу.

В благословенный лес глухойСтремлюсь измученной душой.Там, в диком сумрачном краю,Оставил я любовь свою.

Допев последнюю ноту, Мелатиса долго молчала, и Кельдерек тоже не открывал рта, понимая, что сейчас слова излишни. Она рассеянно перебирала струны, а потом, словно поддавшись внезапному порыву, запела шутливую песенку «Кот, поймай рыбку», которую многие поколения ортельгийских ребятишек разыгрывали в лицах на берегу. Кельдерек невольно рассмеялся от радости, ибо ни разу не слышал и не вспоминал ее с тех самых пор, как покинул Ортельгу.