Морские повести и рассказы - Виктор Викторович Конецкий

Одну девицу в эту навигацию уже прихлопнуло.

Все вместе называется: «нехватка рабочей силы»…

Утренний чай. В кают-компании завтракают старпом, третий штурман, второй механик и я.

Свиная колбаса, хлеб, жидкое чайное пойло.

Третьего штурмана старпом с восьми часов ставит на вахту. Тот сопротивляется. В коллективном отгуле выходных на природе он не участвовал, и потому вчера его выгнали гулять в Игарке. После этого гулянья он немного опух.

– По Трудовому кодексу, – говорит третий старпому, – выходной день – это двадцать четыре часа ноль-ноль минут. Я же вчера в разгар отдыха ездил получать деньги, ходил то есть за деньгами. Три часа ходил и получал. Не для себя, между прочим, а на судно. Значит, отгулял двадцать один час. И до одиннадцати часов вы меня ставить на вахту права не имеете.

Арнольд Тимофеевич:

– Я здесь кушаю. Здесь не положены служебные разговоры. Кусок этой вульгарной свинины не усвоится в моем желудке. А вы, между прочим, стоянку в Ленинграде помните? У вас малолетний ребенок был на судне целые сутки. И жена. А вы вахту стояли и права на такое не имели. В результате на вашей вахте цепь у стрелы порвалась. Это по какому кодексу?

Старпом умеет вспоминать прошлые грешки окружающих в нужный момент.

Второй механик Петр Иванович, который, как и положено суперпродукту НТР, листает за чаем журнал «Знание – сила», говорит:

– Интересно! Послушайте. Оказывается, состав человека по элементам – ну, водород, азот, углерод и так далее – полностью соответствует в процентном отношении космической материи. Во! Цитирую: «Между химическим составом звездной материи и человеческим телом обнаруживается поразительное сходство». Арнольд Тимофеевич, как вам это нравится?

– Я отношусь к этому индифферентно, – говорит старпом, тщательно прожевывая свинячью колбасу.

– А ты? – интересуется Петр Иванович у третьего штурмана.

Тот отмахивается, потому что обдумывает ответ старпому.

– Теперь мне понятно, – говорит Петр Иванович, – зачем наши космонавты скоро полетят на Солнце.

– Что за глупости вы несете? – спрашивает Арнольд Тимофеевич.

– А вы не знали? – удивляется второй механик. – Когда они получили задание готовиться к полету на звезду, то выразили, конечно, полное и единодушное согласие, но один все-таки спросил: какая, мол, там теперь температура? Ему говорят, миллион градусов. Он опять интересуется нюансами: как, мол, мы там будем обитать при такой сравнительно высокой температуре? А ему объясняют такой нюанс, что отправят их в полет на Солнце ночью…

Я силой вырываю у второго механика «Знание – сила» и отправляюсь читать о том, что мы и звезды – одно и то же.

Но прочитать не удается. В каюте сидит Фома Фомич, расстроенный. Оказывается, доктор и моторист угодили в милицию. Крупная неприятность для судна.

И впервые за рейс (надо отдать Фомичу за это должное) капитан «Державино» попросил использовать мою принадлежность к прессе, чтобы без шума извлечь бумаги погоревших из милиции и не выносить мусор с парохода.

Вызвал доктора. Видок бледный. От страха «власы с ушей свились», как писали в монастырских летописях.

Выпил чуть-чуть в честь рождения сына. Возвращался на судно около десяти вечера. На вопрос пограничника в проходной порта о названии судна: «Вы откуда?» – ответил: «Из Санкт-Петербурга». И на этом, мол, всё – все его грехи.

Задержан за пререкания пограничниками, передан ими в милицию, переночевал там, утром отнес тридцать рублей штрафа, принес и извинения; но ему было сообщено, что соответствующая бумага пойдет куда следует. С мотористом в милиции не виделся и про него ничего не знает…

Ночное их отсутствие ребята от начальства скрыли («думали, у бабы задержались»).

Хорошо у нас налажена служба!

– А вы знаете, голубчик, – сказал я, – что смена дежурств в милиции происходит утром около восьми часов?

– Нет. А зачем мне знать?

– Вас когда выпустили?

– В шесть утра.

– Если бы вы сразу доложили о происшедшем, мы, понимаете ли, успели бы к старому дежурному и попробовали уговорить его вернуть акт о вашем задержании. А теперь акт уже передан новому дежурному и внесен в реестр происшествий за прошлые сутки. Это две большие разницы, голубчик.

– Накрылась диссертация, – сказал доктор, и его интеллигентные глаза покраснели. – Ведь бумагу из пароходства мне в институт перешлют, как вы думаете?

– Обязательно, – сказал я. – И сделают это с удовольствием. Одним неприятным инцидентом у пароходства будет меньше, когда оно отфутболит это милицейское досье в ваш институт. Вы ведь временный у нас?

– Да. – И его глаза покраснели и набухли слезами.

– Не распускайте нюни. А сейчас – правду. Вы сильно оскорбили солдата-пограничника? Стоит, мол, Ванька, дубина стоеросовая, спрашивает у старого мореплавателя, только из ужасного рейса пришедшего, ерунду всякую с чухонским акцентом, ну, вы ему и ответили с санкт-петербургским гонором. Так?

– Наверное. Но я помню плохо.

– Помните плохо, а выпили «чуть-чуть»?

Он окончательно заплакал.

– О чем диссертация? – спросил я, чтобы отвлечь его немного.

Он понес что-то об особенностях кровотечения из ножных вен при разных видах гипертонической болезни.

Милиция в Игарке размещается в здании старинной полярной архитектуры, то есть без следов ампира, барокко или других излишеств. Зато живые зеленые деревья и кусты окружают милицию. И тени от их ветвей колышутся по стенам, и солнце просвечивает в окна кабинетов сквозь листву.

Дежурный, не спрашивая меня ни о поводах и причинах пришествия, ни о моей личности, сказал, что начальник в горкоме и вернется минут через сорок. Вежливо предложил подождать на воздухе.

Мы вышли. И док спросил:

– Можно, как вы считаете, мне пива выпить?

Я видел, что ему плохо, и разрешил. Но велел обязательно и съесть что-нибудь. Он сказал, что здесь есть место, где жарят шашлыки прямо на улице, и он выпьет там пива и съест шашлык.

Ожидание омерзительно в любом случае, но ожидать предстоящих объяснений, заранее слышать свое бормотание (с поджатым, как у провинившегося ледокола, хвостом): «Я… понимаете, книжки пишу… У потерпевшего, то есть, простите, у этого типа, диссертация, и я…» и т. д. и т. п.

Да, любое ожидание противно. Но и самые странные встречи происходят чаще всего, когда ожидаешь трамвая, поезда, самолета или начальника милиции Игарки. Наверное, тебе так скучно ожидать, так хочешь какой-нибудь встречи или разговора, что они и происходят.

Я сидел под пыльными кустами возле милиции. Вокруг было много самого разного дерева – столбов, заборов, мостков, опилок.

– Слусай! Здорово! Вот встреса! – раздался неповторимо-сюсюкающий голос милицейского лейтенанта.

Передо мной стоял Стасик Соколов, с которым шесть лет тому назад в зимней Керчи