Фабрика офицеров - Ганс Кирст

— Главное, необходимо подчеркнуть, что смерть на поле боя — почетна; смерть в лазарете, госпитале, на учениях и в тому подобных условиях — то же самое. Погибшего надлежит называть героем.

— Так, так, — строго поддакнул обер-лейтенант. — Все это имеет давнюю традицию, подобные письма пишутся уже не одно столетие. Собственно говоря, смысл и форма подобных писем остаются стабильными, меняются, к сожалению, только некоторые понятия. Когда-то писали: пал за короля и народ. Потом: пал за кайзера и фатерланд, теперь пишут: пал за фюрера и рейх. Но всегда пишут — пал на поле чести. И никогда не пишут, что пал бессмысленно. Подумайте о том, какое мужество для этого требуется. Ну, на сегодня хватит, геройские сыны.

Учебное отделение разбежалось кто куда. Остался один фенрих Редниц. Положив учебник перед собой на стол, он ждал, когда Крафт полностью освободится.

— Редниц, прошлой ночью я вместе с капитаном Федерсом закончил аттестацию учебного отделения, так как немного осталось до конца курсов. Вас не интересуют собственные результаты? — спросил Крафт.

— Нет, господин обер-лейтенант, — ответил тот откровенно.

— А почему, Редниц?

— Потому что временами я, господин обер-лейтенант, вообще не знаю, стоит мне оканчивать эти курсы или нет. Бывают моменты, когда мне хочется, чтобы я никогда не стал офицером.

— Редниц, уж не устали ли вы от этой жизни? — поинтересовался офицер.

— Пока нет, господин обер-лейтенант. Однако чем больше я думаю, тем бессмысленнее мне кажется жизнь. Вот и сейчас тоже.

— Тогда попытайтесь как-то изменить ее! Вы еще так молоды. Я, хотя всего на несколько лет старше вас, чувствую себя стариком: уставшим, изношенным, разочарованным. А ведь вы — совсем другое дело, Редниц. Вы не должны сдаваться.

— Через несколько дней, господин обер-лейтенант, закончится наша учеба. И мы навсегда расстанемся. И большинство из нас скоро забудет то, чему вы пытались научить нас, вы и капитан Федерс, каждый по-своему. Вы учили нас думать и видеть, а порой будили нашу совесть. И все же, несмотря на это, я опасаюсь, что вы были не всегда откровенны. Я понимаю, это не в вашей власти. Именно это и лишает меня порой всякого желания быть офицером. Если такой человек, как вы, не может переступить через существующие границы, то на что же может надеяться такой человек, как я?

— Редниц, — обер-лейтенант подал фенриху руку, — если вы когда-нибудь будете вспоминать меня, то постарайтесь никогда не жалеть меня. Каждый человек прежде всего должен справиться сам с собой, так как в решающий момент он всегда остается один.

Фенрих ушел. Обер-лейтенант даже не оглянулся на него. Он собрал свои бумаги, улыбнулся, бросив беглый взгляд на пустую аудиторию, словно прощаясь с ней, и вышел.

Перед учебным бараком обер-лейтенант встретил капитана Ратсхельма, который, по-видимому, специально дожидался его, хотя старался не показать этого.

— Как вы знаете, господин обер-лейтенант Крафт, — начал Ратсхельм, — завтра состоятся похороны фенриха Хохбауэра, а по установившейся в нашей военной школе традиции, как, например, в свое время при похоронах лейтенанта Баркова, перед этим состоится траурное собрание, на котором, опять-таки по обычаю, с траурной речью выступит офицер-воспитатель.

— Все это мне хорошо известно, господин капитан, — сказал обер-лейтенант Крафт, — я к этому готов.

— А вы не думаете, — спросил капитан холодно и требовательно, — что вам, учитывая некоторые обстоятельства, лучше отказаться от этого?

— Этого делать я не собираюсь, господин капитан, — твердо заявил обер-лейтенант. — Я произнесу речь, как это и положено. Это моя обязанность, и я ее выполню.

— А как же незаконченное разбирательство?

— Оно меня не интересует, господин капитан. Разбирательство — это еще не приговор. Я произнесу речь, так как генерал придерживается другого мнения, чем вы.

Проговорив это, обер-лейтенант Крафт с легкой усмешкой приложил руку к головному убору и отошел от капитана Ратсхельма: ему нужно было еще несколько часов поработать с капитаном Федерсом и в письменной форме изложить свое мнение о фенрихах учебного отделения.

…Федерс и Крафт работали на квартире капитана. Марион Федерс и Эльфрида Радемахер старались, как могли, помочь им: обе печатали на машинке то, что им диктовали офицеры. Каждая минута была дорога, и Крафт все торопил и торопил.

— Мой дорогой Крафт, — сказал некоторое время спустя капитан Федерс, — на кой, спрашивается, черт вам понадобилась эта срочная работа? В нашем распоряжении еще целых восемь дней, а вы порете такую горячку, как будто завтра уже выпуск.

Женщины переглянулись, а затем посмотрели на Крафта, который, казалось, целиком и полностью ушел в свою работу. Не поднимая головы, он все же ответил:

— Меня торопит время. Аттестация фенрихов должна быть закончена раньше, чем старший военный советник юстиции Вирман выложит плоды своего расследования. Вы меня понимаете? И ни одна деталь из его заключения не должна повлиять на наши аттестации. В случае необходимости мы с чистой совестью должны будем сказать, что аттестация фенрихов произведена нами раньше.

— Если нужно будет, я с чистой совестью могу рассказать и о других вещах. Здесь важно только то, чтобы охарактеризовать этих узколобых парней как достойных, а начальники потоков и курса уже давно утверждают это. Ну что ж, поможем им!

Вскоре Эльфрида Радемахер и Карл Крафт покинули супругов Федерс. Они шли рядышком по широкой дороге мимо здания штаба.

— Эти Федерсы очень симпатичные люди, не правда ли? И очень смелые, — сказала Эльфрида.

— Да, смелые, как кошка, которая цепляется за того, кого хочет утопить. Или же смелые, как дрессированный тигр, который прыгает на арене сквозь горящее кольцо! Вот она, жизнь, в наше время!

Эльфрида попыталась теснее прижаться к офицеру. Темнота и отсутствие прохожих в столь поздний час позволяли ей это.

— Ты так изменился за последнее время, Карл, — тихо сказала она. — Очень сильно изменился.

— Возможно, именно сейчас я показываю свое настоящее лицо. Однако я надеюсь, что ты не забыла о моем предупреждении.

— Карл, — сказала она, — это же был отнюдь не упрек.

— Я подобен безнадежному номеру в лотерее. И потому самое лучшее для тебя, если ты поймешь это и вычеркнешь меня из памяти.

— Не старайся, Карл, убедить меня в этом, — ласково сказала Эльфрида.

— Вот мы и пришли, — сказал Крафт, показав рукой на здание, в котором она жила. — Спокойной ночи, Эльфрида.

— Я хочу остаться с тобой, — тихо сказала она.

— У меня очень много работы, — объяснил он.

— А разве я тебе помешаю, Карл?

— Со мной хочет поговорить начальник курса. К тому же разговор будет длинный.

— Я подожду тебя, — пообещала Эльфрида. — Здесь, на дороге.

Ночь была не морозной. На темно-синем небе кое-где виднелись обрывки облаков, дул мягкий, теплый ветерок. Снег на полях таял. Зима, судя по всему, медленно отступала.

— Ты никак не хочешь меня понять, — проговорил Крафт, отходя от Эльфриды. — Я тебе говорю то, что думаю, а ты смеешься! Я стараюсь показать тебе все опасности, а ты этого не понимаешь. Неужели ты так уверена, что я тебя люблю?

— Ах, это не совсем так! С меня достаточно и того, что я тебя люблю.

— Хорошо, если это так, но только не думай, что я тебя люблю! — последние слова он попытался сказать резко. — Я, возможно, люблю свою чудную специальность, возможно, люблю этих фенрихов, так как чувствую, что они страдают. Возможно, что я люблю нашего генерала-статую, как можно любить башню желаний.

— Один мужчина, а стольких любит! И среди этого числа ни одной женщины, к которой можно было бы приревновать. Я хочу и должна видеть твое лицо.

— Я, как вы знаете, люблю компромиссную справедливость, — сказал майор Фрей.

И, словно в знак выражения особого доверия, он подмигнул Крафту и инстинктивно улыбнулся. Вот уже несколько дней, с тех пор как он убедился в неверности своей супруги, майор не хотел видеть никого из друзей.

— Я тоже сторонник справедливого компромисса, — заверил майора обер-лейтенант Крафт.

Майор Фрей нервно потрогал пальцами свой рыцарский крест, словно хотел лишний раз убедиться в том, что свидетельство его беспредельной смелости висит на своем месте.

Затем начальник курса предложил офицеру-воспитателю сесть. Причем сделал он это отнюдь не по-казенному. Можно было подумать, что он готов предложить и подушечку на сиденье. Потом майор отвернул абажур лампы немного в сторону, чтобы свет не слепил Крафта.

— Сигары? Сигареты? Или выпьете чего-нибудь: коньяку, водки, вина?

— Благодарю вас, только целую бутылку, если у вас есть.

Майор рассмеялся. Ему понравилась эта шутка, она подняла его настроение. Тем более эта миссия майора была довольно щекотливой, а ее успех целиком зависел от этого Крафта.