Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 16 - Вальтер Скотт

— Сэр, вы вмешиваетесь не в свое дело. Мне от вас ничего не нужно, — ответил Моубрей.

— Тут-то вы и ошибаетесь, — ответил старый джентльмен, — ибо я могу снабдить вас тем, в чем так нуждается большинство молодых людей — деньгами и добрым советом.

— Держите и то и другое при себе, пока у вас не попросят, — сказал Моубрей.

— Да я бы так и сделал, сударь мой, но у меня возникло какое-то пристрастие к вашей семье. А в ней, видимо, поколения два, а то и три, нуждаются и в том и в другом.

— Сэр, — сердито произнес Моубрей, — вы слишком пожилой человек для того, чтобы изображать шута и получать то, чего заслуживают шуты.

— Или, как я полагаю, обезьяны, то есть больше тычков, чем монет. Ладно, во всяком случае, я не так молод, чтобы ссориться с дерзкими мальчишками. Однако я могу доказать вам, мистер Моубрей, что о ваших делах мне известно больше, чем вы думаете.

— Весьма возможно, — ответил Моубрей, — но я был бы вам крайне обязан, если бы вы больше занимались своими.

— Возможно. Однако же ваш сегодняшний проигрыш лорду Этерингтону не пустяк и ни для кого не секрет.

— Мистер Тачвуд, я желаю знать, откуда вы получили эти сведения.

— Это совсем не важно по сравнению с тем — верны они или не верны, мистер Моубрей, — ответил старый джентльмен.

— Но для меня крайне важно, сэр, — сказал Моубрей. — Одним словом, получили вы эти сведения от лорда Этерингтона непосредственно или же он их первоисточник? Ответьте мне только на этот один вопрос, и я буду знать, что обо всем этом думать.

— Даю вам честное слово, — сказал Тачвуд, — что ни прямо, ни косвенно лорд Этерингтон меня ни о чем не оповещал. Говорю это, чтобы вас успокоить, и надеюсь теперь, что вы меня терпеливо выслушаете.

— Простите, сэр, — перебил его Моубрей, — еще один вопрос. Насколько я понимаю, в гостиной, когда я туда вошел, говорилось что-то неуважительное о моей сестре?

— Гм, гм, гм! — нерешительно произнес Тачвуд. — Очень жаль, что у вас такой острый слух. Кто-то говорил несколько легкомысленно о вещах, которые, осмелюсь заявить, объясняются весьма просто. А теперь, мистер Моубрей, разрешите мне сказать вам серьезно несколько слов.

— А теперь, мистер Тачвуд, нам с вами не о чем больше говорить. Доброй ночи!

Моубрей пронесся мимо старого джентльмена, тщетно пытавшегося удержать его, и, бросившись в конюшню, потребовал свою лошадь, которая была уже оседлана и ждала его. Но даже краткие мгновения, понадобившиеся для того, чтобы вывести ее из дверей конюшни, привели его в исступленное нетерпение. Еще большее раздражение вызвал в нем доносившийся до него голос Тачвуда, который то умоляюще, то ворчливо продолжал взывать:

— Мистер Моубрей, всего несколько слов, мистер Моубрей, иначе вы пожалеете. Можно ли ехать в такую погоду, мистер Моубрей? Черт побери, не можете вы пять минут обождать, что ли?

Единственным ответом охваченного нетерпением лэрда были приглушенные, но яростные проклятия, и когда наконец привели лошадь, он, ничего больше не слушая, вскочил в седло. Несчастная лошадь дорого заплатила за проволочку, в которой никак не была повинна. Едва очутившись в седле, Моубрей так ударил ее шпорами, что благородное животное стало брыкаться, поднялось на дыбы и помчалось вперед, как серна, через камни и пни кратчайшей, но, как мы знаем, самой плохой дорогой в Шоуз-касл. Лошади инстинктивно чувствуют настроение всадника и в соответствии с ним становятся бешеными, неукротимыми или, наоборот, смирными и кроткими. И хотя Моубрей уже не пришпоривал своего благородного скакуна, тот словно ощущал внутренний зуд, терзавший его хозяина. Конюх некоторое время прислушивался к частому звонкому стуку копыт, пока он не стих в дальнем лесу.

— Если Сент-Ронан доскачет домой, не сломав шеи, — пробормотал он, — значит, его хранит сам дьявол.

— Милость божья над нами! — воскликнул путешественник. — Он скачет, как аравийский бедуин! Но в пустыне нет ни придорожных деревьев, ни оврагов, ни обрывов, ни рек, ни ручьев. Ладно. Надо мне самому взяться за дело, а то оно пойдет до того плохо, что даже я ничем помочь не смогу. Слушайте вы, конюх, дайте мне сейчас же пару упряжных, самых лучших, до Шоуз-касла.

— До Шоуз-касла, сэр? — несколько удивленно переспросил конюх.

— Да. А вы разве дороги туда не знаете?

— По правде говоря, сэр, нам так редко приходится возить туда публику — вот разве тогда, на праздник, — что и впрямь позабудешь дорогу. Но ведь сам Сент-Ронан только сейчас был здесь.

— Ну и что из того? Он поехал вперед распорядиться насчет ужина. Пошевеливайтесь, не теряйте времени.

— Слушаюсь, сэр, — сказал конюх и тотчас же позвал возницу.

Глава XXXV

CПOP

Sedct post cquitem atra cura…[100]

Через поля, леса, овраги

Ездок, исполненный отваги,

Несется по прямой.

А спутник мрачный, неотвязный —

Забота, призрак безобразный,

Приткнулась за спиной.

В этот вечер для Моубрея действительно оказалось счастьем то, чем он всегда хвастался, — что держит он только самых лучших лошадей, — а также то, что конь, на котором он мчался, обладал крепкими ногами и хорошим чутьем в той же мере, как резвостью и пылом. Те, кто на следующий день заметил следы его копыт на неровной и холмистой дороге, по которой он был пущен своим разъяренным хозяином, без труда могли убедиться, что и конь и всадник раз десять находились на волосок от гибели. Положить роковой предел дальнейшим упражнениям Моубрея в верховой езде особенно легко могла одна вытянувшаяся над самой дорогой ветвь корявого низкорослого дуба. Когда Моубрей ударился головой об это препятствие, сила удара была значительно ослаблена его шляпой с высокой тульей, однако оказалась достаточной, чтобы сломать ветку, разлетевшуюся на мелкие щепки. К счастью, она была насквозь прогнившей; тем не менее все изумлялись, как при таком сильном ударе она не нанесла ему тяжелой раны. Сам Моубрей даже не заметил того, что произошло.

Вряд ли сознавая и то, что он мчался с совершенно невероятной быстротой, быстрее, может быть, чем даже вслед за собаками на охоте, Моубрей спрыгнул с седла у дверей конюшни и бросил поводья конюху, который воздел руки к небу от изумления при виде того, в каком состоянии была любимая хозяйская лошадь. Однако, решив, что хозяин, наверно, хватил лишнего, он благоразумно воздержался от каких-либо замечаний.

Едва несчастный ездок перестал ощущать быстроту, посредством которой он пытался елико возможно свести на нет время и пространство, отделявшие его от места, куда он наконец прибыл, как ему стало казаться, что он отдал бы весь мир за то, чтобы моря и пустыни пролегли между ним и домом его отцов, и прежде всего — между ним и сестрой, с которой ему предстояло решительное объяснение.