Нагие и мёртвые - Норман Мейлер

Каммингс прислушивался к приглушенному звуку разрыва в нескольких милях от него. В воображении он видел яркую, ослепительную вспышку, треск разрываемого металла и свист осколков.

«Интересно, убило ли кого-нибудь?» — подумал генерал. По облегчению, которое он ощутил, словно волну, прокатившуюся по телу, он понял, с каким напряжением ждал падения снаряда. Каммингс почувствовал приятную расслабленность. Эта война или, скорее, война вообще — странная вещь, говорил он. себе, не вникая как следует в смысл своих слов. И все-таки он знал, что значит война. Это прежде всего скука и рутина, уставы, наставления и инструкции, но в войне есть и нечто необъяснимое, подобное обнаженному бьющемуся сердцу, глубоко затягивающее того, кто оказался вовлеченным в нее.

Все сокровенные темные побуждения людей, скрытые глубоко в их душе, все жертвы на войне, кипящие в ночи страсти — разве не нашло все это отражения в потрясающем грохоте разрыва снаряда, этом рукотворном феномене грозы? Каммингс не видел взаимосвязи между этими явлениями, но их отдельные черты, их эмоциональные эквиваленты привели его в состояние острой восприимчивости окружающего. Он как будто только что прошел омовение в святом источнике и всей своей душой и телом, даже кончиками пальцев ощутил готовность познать природу происходящих вокруг него явлений. Ему доставляла удовольствие способность свободно разбираться в сложных переплетениях окружающей жизни.

Каммингс возвращался в джипе к себе в штаб в превосходном настроении. Лихорадочное состояние еще не прошло, но испытанное возбуждение не рождало беспокойства, а только побуждало к активности. То, что с ним произошло, было в общем-то случайностью. Он вел себя как ребенок, оказавшийся в магазине игрушек, получивший разрешение трогать все, что угодно, и отбрасывать прочь, когда надоест. Каммингс и сам это понимал. Любое новое физическое действие всегда возбуждало его, обостряло способность к восприятию.

Войдя в свою палатку, он мельком взглянул на несколько донесений, которые поступили в его отсутствие. У него не было в этот момент никакого желания тщательно изучать их, стараться разобраться во всем и вновь погрузиться в текущие события. Он вышел из палатки, чтобы подышать ночным воздухом. Бивак затих, картина перед ним казалась призрачной, лунный свет покрывал листву тонкой серебристой сеткой. Все знакомое стало казаться нереальным. «Какой чужой кажется ночью земля», — вздохнув, подумал Каммингс.

В палатке, немного поколебавшись, он открыл маленький зеленый шкафчик, расположенный рядом с его столом, и вытащил из него толстую тетрадь в переплете черного цвета, похожую на регистрационный журнал. Это был дневник, в который он на протяжении многих лет вносил собственные мысли. Было время, когда он знакомил с ним Маргарет, но после одного или двух лет семейной жизни, когда у них произошла размолвка, дневник приобрел для него еще большее значение. В последние годы он исписал их немало, потом опечатывал и отправлял на хранение.

Записывая в дневник, Каммингс всегда испытывал какое-то таинство, как будто бы он был мальчиком, запершимся в ванной комнате с дурными намерениями. Даже теперь, находясь на высоком посту, он испытывал то же чувство. Он даже придумал оправдание на случай, если кто-нибудь увидит его записывающим в дневник: «Обождите минутку, майор (или полковник, или лейтенант), я запишу кое-что для памяти».

Сейчас он открыл чистую страницу своего дневника и, держа карандаш в руке, несколько секунд думал. На обратном пути к биваку у него появилось много новых идей и впечатлений, и теперь он обдумывал, как воспроизвести их. Генерал вновь ощутил гладкую округлость утолщения спускового шнура. «Как будто держал на поводке зверя», — подумал он.

Воображение вызвало целый рой мыслей. Он поставил дату наверху страницы, повертел карандаш между кончиками пальцев и начал писать.

7

В сумерках скалы горы Анака отсвечивали красным и золотым, освещая отраженным светом холмы и долины у ее подножия. Хирн, Крофт и оставшиеся солдаты разведывательного взвода готовились к ночному отдыху. Четыре человека, посланные с группой Брауна на первый час пути, уже возвратились и раскладывали одеяла. Галлахер стоял на посту на бугре, с которого просматривалась вся лощина; остальные доедали свои пайки или отошли справить нужду.

Вайман тщательно чистил зубы, смочив зубную щетку несколькими каплями воды из фляги и старательно массируя десны.

— Эй, Вайман! — позвал Полак. — Включи-ка мне радио!

— Нет, нет. Я уже устал от него, — возразил Минетта.

Вайман покраснел от досады.

— Послушайте, ребята, я пока еще цивилизованный человек, — раздраженно бросил он. — Если мне нужно почистить зубы, я буду их чистить.

— И не слушать даже своих лучших друзей, — заметил Минетта.

— А пошли вы к черту! Я устал от вас.

Крофт повернулся в одеялах и приподнялся на локте.

— Слушайте, вы, замолчите сейчас же. Вам что, не терпится привлечь японцев?

— Ладно, — пробормотал кто-то.

Рот слышал их разговор. Присев на корточки в траве, он боязливо посмотрел через плечо. Позади не было ничего, кроме едва различимых в темноте холмов. Ему захотелось поскорее вернуться к товарищам. Бумага была в коробке для пайка, но, как только он потянулся за ней, его скрутила очередная спазма, заставившая замычать и схватиться за живот; естественный процесс выворачивал его буквально наизнанку.

— Господи! — услышал он чей-то шепот. — Кто здесь облегчается, уж не слон ли?

Рот смутился. Побыстрее завершив свои дела, он подтянул брюки.

Он очень ослаб и, улегшись на плащ-палатку, укрылся одеялом.

«Почему это должно было начаться сейчас?» — спрашивал он себя.

В первые два дня он чувствовал в кишечнике только тяжесть, но это было лучше теперешнего состояния. «Это нервная реакция из-за птицы, — подумал он. — Понос открывается под влиянием нервного состояния так же часто, как и от недоброкачественной пищи». Как будто в подтверждение его слов, у него вновь схватило живот, и все тело пронзила мучительная боль. «Опять придется вставать ночью», — подумал он. Но это же невозможно. Если он начнет двигаться в темноте, часовой может застрелить его. Ему придется все сделать рядом с тем местом, где он лежал. От обиды у него навернулись слезы. Это было несправедливо. Он злился на армию, где не учитываются такие вещи. Ох!.. Рот задержал дыхание, стараясь сдержаться и не наложить в штаны. Он обливался потом. Ему стало страшно, когда он понял, что может испачкаться. У этих подонков во взводе существовало выражение: «Держать зад на замке». «А что они в этом смыслят? И разве можно судить о людях только по этому?» — подумал он.

Вспоминая перестрелку на подступах к перевалу, Рот вновь почувствовал свою беспомощность. Он бросился за выступ скалы и, даже когда Крофт приказал открыть огонь, так ничего и не делал.

Интересно, заметил ли это Крофт; ему хотелось надеяться, что тот был слишком занят. «Если бы он заметил, то наверняка давно бы отругал меня».

А Уилсон… Рот прижался лицом к влажной прорезиненной ткани плащ-палатки. Он до сих пор совсем не думал об Уилсоне; даже когда они принесли его обратно в лощину и подготовили носилки, он все еще играл с птицей. Он видел, что его принесли, но ему не хотелось смотреть на него. Только теперь вот он вспомнил об Уилсоне и ясно представил его. Белое лицо, форма запачкана кровью.

Это ужасно. Рот был потрясен и вновь почувствовал тошноту.

«Какого ярко-красного цвета кровь. Я думал, она темнее… Артериальная… венозная? Ну какое все это имеет значение? Уилсон всегда был такой жизнерадостный, и он совсем не плохой парень. И очень дружелюбный. Это невозможно — один миг и… Так тяжело ранен. Он был как мертвый, когда они принесли его. Это трудно постигнуть, — размышлял Рот. — А если бы пуля попала в меня? — Рот представил себе, как у него из глубокой раны сочится яркая кровь. — О, рана была как рот, ужасно было смотреть на нее».

Как бы усугубляя жалкое состояние Рота, его желудок вновь забурчал. Рот перевернулся на грудь, слабо отрыгивая.

Нет, это ужасно. Нужно отвлечься.

Рот посмотрел на солдата, лежавшего рядом. Было почти совсем темно, и он с трудом различал его черты.

— Ред? — тихо прошептал он.

— Что такое?

Рот удержал себя от вопроса «Ты не спишь?» и вместо этого, приподнявшись на локте, спросил:

— Поговорить не хочешь?

— Не возражаю. Мне все равно не спится.

— Это, наверное, от переутомления; мы шли слишком быстро.

Ред сплюнул.

— Если тебе надо поплакаться, обращайся к Крофту.

— Нет, ты неверно понял меня. — Он замолчал на мгновение, но не смог дольше сдерживаться. — Это ужасно, то, что случилось с Уилсоном.