Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - Светлана Васильевна Петрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошлое прикинулось настоящим, я чувствовала, осязала звуки времени, и мне было тридцать лет. Молодость! Лучшая пора жизни! Мало, кто ценит то, чем обладают все. Доступное часто представляется обыденным. Чтобы прочувствовать и пожалеть, надо утратить. Такова подлая природа человека. Потери возвращают нас к ясности ума и чётко обозначают реальность. Рано или поздно со всем приходится расставаться. Сначала с близкими, потом с собой.
Мысль помутнела и сгинула, как всё, что приходит во сне. Отдышавшись, я позвонила в хрустальный колокольчик: надо переменить влажные простыни. Нина пришлёпала босая, в ночной рубашке, скорчила недовольную мину:
– До утра нельзя подождать? Вчера меняли. Опять стирки полный бак.
– Делай, что говорят.
Командую раздражённо и тут же испытываю стыд: у Нины нет такого прошлого, о котором можно жалеть, там остался нетрезвый муж и пьяные драки. Впрочем, она ещё не старая, может нажить приятные воспоминания, если сумеет и если повезёт.
Когда свежее, тугое от крахмала бельё постелено, прошу принести носовые платки, натуральные – вдруг заплачу, бумажные годятся только для соплей.
– Может, ещё чего хотите, так говорите сразу, – сердится Нина, зевая.
Что ей ответить? Хочу, чтобы явился Дон. Не больной, а здоровый, сильный. Чтобы наши молодые тела сошлись в ярости и радости. Чтоб задыхаться от страсти, мешая сладкие слюни с солёным потом.
Стон срывается невольно. Нина устало спрашивает:
– Болит чего?
Не отвечаю – ей не понять. Болит память.
25 июня.
Лето уже в разгаре. Отрываю от календаря сразу несколько листков – с января по июнь. За этот срок не так много случилось, тем более заслуживающего длительного хранения. В какой-то степени лукавство – пытаться увидеть прошедшее, каким оно было. Да и сами вспоминания выстраиваются по-другому. Хочешь-не хочешь, а время учит. Я стала понятливее и чувствую иначе. Но с прошлым меня связывает гораздо больше, чем с настоящим, которое ещё предстоит осмыслить, если оно успеет стать прошлым.
Я ко многому в новой жизни никак не привыкну. Недавно наблюдала из окна, как по улице медленно идёт мужчина, держась рукой за склонённую на бок голову. Похоже, ему плохо. Перекрёсток возле поликлиники оживлённый, но люди шныряют мимо, не обращая на беднягу внимания. Порываюсь крикнуть: эй, вы, толстокожие, оторвитесь на минуту от мыслей о себе, окажите помощь! Наконец мужчина остановился, повернулся, и я увидела прижатый к уху мобильник. Впору расхохотаться. Но почему-то не смешно.
Путь времени – лабиринт: мы то больно стукаемся лбом о стену отведенной нам природой камеры, злясь и плодя зло, то вырываемся на волю и, рыдая от восторга, готовы обнять весь мир. Зло в добре и добро во зле. Различить добро и зло – в жизни, а не в литературе – сложно, нет ничего отдельно, как нет человека без других людей. Всё смешалось в драгоценный клубок, который я трепетно держу обеими руками, боясь уронить прежде, чем доплету свою сеть.
Пора возвращаться на полянку, где пасутся мои бараны. Два месяца пролежала в Центральной городской больнице под капельницами. Инфаркт – болезнь мужская, но порой делает исключения. Врачи относительно быстро «поставили меня на ноги» и только собрались выписать, как вредную старушку скрутила боль в спине. Если делали МРТ, то это называется межпозвоночные грыжи, а если нет, то остеохондроз. Какая разница – впечатление, что тебя пытают электрошокером.
Госпитальная атмосфера к раздумьям располагает мало, молнии в пояснице посылают любые соображения куда подальше. Все усилия организма направлены на то, чтобы одолеть недуг. Терпеть мучения способен сильный человек, а это не мой случай. Философия тут не помогает, помогают уколы, глотаю таблетки, чтобы жить дальше. Ну, бред полный.
Болезни всегда обостряются ночью. Этому должно быть физиологическое объяснение. Или мистическое: без света дьяволу орудовать сподручнее. Он дразнит демонов прошлого, и становится жаль глупо прожитой жизни. Когда я ушла от Дона, мама сказала: «Десять лет кошке под хвост». А если все восемьдесят? Тоска хватает прямо за яблочко, и хочется, чтобы воспоминания умерли во мне. Но тогда я сама перестану существовать.
Ворочаюсь на продавленном тюфяке без сна, и нечистая сила с завидным занудством начинает по новой грызть мою плоть. Только, когда лежу на спине, боль делается сносной, но на спине я спать не могу: мышцы лица ослабли, челюсть отвисает, в горле сохнет, и я просыпаюсь от собственного храпа. Значит, всё-таки сплю. Скажите, пожалуйста.
По утрам кости ноют, словно мой скелет всю ночь висел на дыбе, ноги отекают, сухая кожа зудит, а вокруг не кончается красота, и те, кто идут вослед, ещё долго будут ею наслаждаться. Это неправда, что всё имеет конец. Я устала себе вдалбливать, что у красоты и любви конца нет. Как их ни убивай, они прорастут, почки раскроются, и опять будут служить счастью, пусть быстрому, но ведь счастью! Совсем несчастных нет. Каждый когда-то был счастлив: кто в детстве, кто в минуту экстаза. Одни реже, другие чаще. Быть счастливым тоже надо уметь. Главное, не забывать дарить нежность другим, чтобы они могли радоваться, тогда и сам будешь счастлив. Надо любить людей, любить пока не поздно, внушаю я себе.
Думаю через боль. Господи, если Ты не намерен подарить мне жизнь вечную, позволь хотя бы умереть сразу, не обременяя близких своими недугами, не заставляя их ненавидеть. Эти слова Дона я помню крепко. Горько заплачет моя девочка, зло скривится сын, отталкивая от себя вину, которая не уходит. И нельзя облегчить им жизнь и изгнать себя из их памяти.
В сражениях с силами, превышающими мои собственные, время утекло незаметно. Наметилось что-то похожее на стабильность, и я запросилась восвояси. Да меня никто и не держал – койко-места после реформы здравоохранения сократились и существенно подорожали.
Путь домой превратился в праздник, похожий на дни весёлого благоденствия молодости, когда не знаешь, почему так хорошо. Даже Нина весело смеётся, толкая перед собой
