Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том I. - Иван Гончаров

С. 494. …что яйцо так легко ставилось на гладком месте. – Гончаров обыгрывает известный анекдот испанского происхождения о тщетных усилиях установить яйцо вертикально на плоском месте. Задача, оказавшаяся непосильной для мудрецов, была решена неким простаком: отбив кончик яйца, он поставил его на стол. Позже европейская традиция делала героем ситуации различных исторических лиц – Хр. Колумба, Ф. Брунелески.

С. 495. …как городничий в «Ревизоре» говорит, хоть святых вон понеси… – Имеется в виду следующая фраза городничего в «Ревизоре» Н. В. Гоголя: «Таков уже неизъяснимый закон судеб: умный человек или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых выноси» (д. I, явл. 1).

С. 495. …дамоклесов меч… – Выражение связано с историей о сиракузском тиране Дионисии Старшем (кон. 5-сер. 4 в. до н. э.) И Дамокле, рассказанной Цицероном в «Тускуланских беседах» (кн. V): «Дамокл разглагольствовал о царском богатстве, могуществе, величии, изобилии, роскоши дворцов и утверждал, что блаженнее Дионисия никого нет на свете. „Хочешь, Дамокл, – спросил тот, – если тебе нравится такая жизнь, изведать ее самому и испытать, как я живу?". Тот согласился; Дионисий уложил его на золотое ложе, застланное роскошным

798

и богато расшитым ковром. (…) Дамоклу казалось, что он наверху блаженства. Среди всей этой пышности тиран приказал повесить к потолку на конском волосе блестящий меч, чтобы он пришелся над самой головой блаженствующего. Увидев это, Дамокл (…) стал умолять Дионисия отпустить его: больше уж блаженства ему не надо. Разве не достаточно ясно показал этим Дионисий, что нет блаженства для того, над кем вечно нависает страх» (Цицерон Марк Туллий. Избр. соч. М., 1975. С. 341).

С. 495. …там человек женирован… – Женирован (от фр. gener) – обеспокоен, стеснен.

С. 497. …венецианского совета десяти… – Совет десяти был учрежден при Большом совете в 1310 г. как орган тайной полиции для раскрытия и подавления государственных заговоров. В XVI в. при Совете десяти была создана Коллегия государственных инквизиторов (трибунал), совмещавшая в себе функции тайной и духовной полиции и не подчинявшаяся правительству. Вплоть до XIX в. отличалась особенно непреклонным преследованием всякого вольнодумства (см., например: Казано-ваДж. История моей жизни. М., 1990. С. 237-241).

С. 497. …он Катон, друг правды… – Речь идет о Марке Катоне Старшем (234-149 до н. э.) – римском политическом деятеле, писателе (из многочисленных и разнообразных сочинений его до нас дошел только трактат «О земледелии», по-видимому искаженный), блестящем ораторе, консуле (195 до н. э.). «Через десять лет после своего консульства Катон решил домогаться цензорства. Это вершина всех почетных должностей (…) помимо всего прочего цензору принадлежит надзор за частной жизнью и нравами граждан» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания: В 3 т. М., 1961. Т. 1. С. 441). Несмотря на предельную требовательность, граничащую подчас с жестокостью, Катон-цензор снискал уважение в народе. Имя его еще при жизни стало символом справедливости и неподкупности.

С. 498. Слова «разбой! пожар!» Грибоедов подслушал… – Имеются в виду слова из монолога Чацкого в «Горе от ума»: «А судьи кто?..» (д. II, явл. 5).

С. 498. …вместе с сердоликовыми печатками, гороховыми шинелями со множеством воротничков и т. п. … – Все перечисленные веши окончательно вышли из моды к середине XIX в. Сердоликовая печатка (перстень с резным камнем) – модное украшение времен Наполеоновской империи. Гороховая (серо- или грязно-желтая) шинель со множеством воротничков, или каррик, – верхняя мужская одежда, создание которой приписывают английскому актеру Д. Гаррику (1717-1779) и которая просуществовала до 40-х гг. XIX в., уступив место пальто. Отличительной чертой каррика было наличие нескольких воротничков, нижние из которых закрывали плечи, наподобие пелеринок. Возможен еще один оттенок смысла: «Выражение „гороховая шинель” восходит к „Истории села Горюхина” (1837) Пушкина, где упомянут сочинитель Б. „в гороховой шинели”, т. е. Ф. Булгарин, связанный с Третьим отделением. Знак принадлежности к тайному сыску, охранному отделению» (Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова. М., 1960. С. 134).

С. 498. …le style c'est l'homme. – Изречение «Стиль – это человек» (полностью: «Le style c’est l’homme m?me») принадлежит французскому естествоиспытателю Ж. Бюффону (1707-1788); употреблено им в речи «Рассуждение о стиле», произнесенной 25 августа 1753 г. при избрании в члены Французской академии.

799

1Инициалы автора не совпадают с указанными на титуле книги, где обозначено: «Д. Н. Соколов».

2Этот факт был почерпнут исследователем из описи бумаг Гончарова, опубликованной в изд.: М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке. СПб., 1912. Т. 4. С. 229.

3См.: Станько А. И. Сатирическая библиографическая заметка и фельетон в литературных газетах 1830-1840-х годов // Русская журналистика. XVIII-XIX вв.: (Из истории жанров). Л., 1969. С. 26-35.

В. Н. Майков (1847)

На нынешний раз мы должны начать наш русский фельетон очень печальной новостью. 15 числа прошедшего месяца скончался, по несчастному случаю, в 50 верстах от Петербурга, Валериян Николаевич Майков, сын известного художника и брат поэта, – на 24 году от рождения. Он с семейством своим отправился на несколько дней в деревню к знакомым и на другой день по приезде туда, разгоряченный продолжительною прогулкою, стал купаться в пруде и умер там внезапно от апоплексического удара.

Сообщая это печальное известие нашим читателям, мы долгом считаем сказать несколько слов о покойном, тем более что имя Майкова 2-го почти не было известно публике, между тем как с половины прошедшего года в «Отеч‹ественных› записках», а в последнее время и в «Современнике» появлялись его статьи по части критики и библиографии, обратившие на себя внимание публики.

В. Майков вступил на поприще общественной деятельности в то время, когда другие сидят еще на школьной скамье. Быстрым и ранним развитием своих прекрасных способностей он обязан был, во-первых, природе, которая так же щедро наделила его дарами своими, как и прочих, известных уже публике членов его семейства; во-вторых, разумному, свободному, чуждому застарелых, педантических форм первоначальному воспитанию, которое получил он в своем домашнем кругу. После такого образования, совершавшегося среди дилетантов наук и искусств, В. Майков перешел уже к строгому и методическому учению в Петербургском университете, откуда по окончании курса и выпущен кандидатом. Вскоре после того он вступил в службу по Министерству государственных имуществ, но слабое от природы здоровье, не подкрепляемое телесными упражнениями, – ибо весь избыток сил принесен был в жертву умственной жизни, – не устояло против постоянных служебных трудов. В. Майков принужден был выйти в отставку и ехать для восстановления здоровья за границу. Но любовь к науке и труду никогда не покидала его. Продолжая заниматься историею и политико-экономическими науками, он пристрастился к философии и изучал новейшую философию, преимущественно немецкую. Как любознательный человек, он успевал заглядывать

502

в область наук и другого разряда: урывками учился химии; как человек с душой, страстно любил искусство во всех его видах и отраслях и изучал его теоретически и практически, дома и за границею. Знание трех языков делало ему доступным чтение всех замечательных произведений по части наук и изящной словесности. Слабость здоровья, препятствовавшая ему просиживать по нескольку часов на службе, отнюдь не мешала, однако же, предаваться любимым занятиям. Одаренный умом светлым, проницательным и восприимчивым, он с необыкновенною легкостью приобретал познания, и едва ли кому так дешево досталось бы звание ученого, как ему.

Учась, он не запирался от людей, не прятался от общества, избегал малейшего педантизма и всякого внешнего признака учености. Он ловил знания всюду, на лету, в разговорах, почерпал из книг, и часто серьезная мысль заставала его в кругу приятельском. Он тут же легко и увлекательно развивал ее и, обладая вполне даром слова, умел придать ей общую, всем доступную занимательность. Ему довольно было одного намека на идею, и он быстро усвоивал ее себе, тотчас подвергал ее своему врожденному тонкому анализу и мгновенно делал из нее какой-нибудь блистательный, часто неожиданный, но всегда строго логический вывод, избегая с необыкновенным искусством всего, что есть парадокс и софизм. Так точно достаточно было ему легкого очерка целой системы, чтобы силою своей мыслящей способности покорить ее своему ведению и приложить в данном случае к делу. Важное и глубокое творение мыслителя-философа он читал с такою же легкостью, как и произведение беллетриста, где и когда угодно, не запираясь в кабинете, не завешивая окон и т. п. При нем в то время можно было говорить, шуметь: ум его ненарушимо делал свое дело и, несмотря ни на какую помеху, достигал цели.