Стрекоза в янтаре - Диана Гэблдон

— Аминь, — сказала я, подняла обе руки и помахала ими у него перед лицом. — Видите, ничего со мной не произошло. И пальцы мои не скривились и не склеились. Значит, я не ведьма, верно?

Человек медленно опустил крест и стоял с изумленным видом.

— Ведьма? — переспросил он.

У него был такой вид, как будто он принял меня за сумасшедшую, что было нетрудно при таких обстоятельствах.

— Так вы не думали, будто я ведьма? — спросила я, чувствуя нелепость своего положения.

Его клочковатая борода задвигалась, как если бы он пытался улыбнуться.

— Нет, мадам, — сказал он. — Я привык к тому, что люди принимают меня за колдуна.

— Вас?

Я получше присмотрелась к нему. Кроме того, что он был грязен и весь в лохмотьях, ясно было, что этот человек давно не ел. Его запястья и шея, выглядывающая из воротника рубашки, были тощими, как у ребенка. В то же время он говорил на хорошем французском языке с небольшим акцентом, что выдавало в нем человека образованного.

— Если бы вы были колдуном, то наверняка не очень удачливым. Но кто вы на самом деле?

Тут его снова охватил страх. Он стал озираться по сторонам в поисках лазейки, через которую можно было бы улизнуть, но сарай был новым, добротным, у него была только одна дверь, где стояла я. Собрав остатки мужества, он выпрямился во весь свой рост, оказавшись примерно дюйма на три ниже меня, и с усилием произнес:

— Я — преподобный Вальтер Лоран из Женевы.

— Так вы священник?

Я была в шоке. Не могла представить себе, как мог священник, будь то швейцарский или какой-либо другой, дойти до такого состояния. Отец Лоран казался потрясенным не меньше меня.

— Священник? — повторил он, словно эхо. — Папист? Нет, никогда.

Вдруг меня осенила догадка.

— Гугенот! Значит, вы протестант?

Я вспомнила тела повешенных, увиденные мною в лесу. Это объясняло многое.

Губы его искривились, но он на мгновение крепко сжал их, прежде чем ответить.

— Да, мадам. Я пастор. В течение месяца проводил здесь богослужение. — Тут он быстро облизнул губы, не сводя с меня глаз. — Простите, мадам, мне кажется, что вы не француженка…

— Я англичанка, — сказала я, и он вздохнул с облегчением, как будто огромная тяжесть упала с его плеч.

— Великий Боже! — воскликнул он. — Значит, вы тоже протестантка?

— Нет, я католичка, — ответила я. — Но не питаю никакой ненависти к протестантам, — торопливо добавила я, заметив выражение тревоги, вновь появившееся в его глазах. — Не беспокойтесь, я никому не скажу, что вы здесь. Вы, наверное, пробрались сюда, чтобы украсть немного еды? — сочувственно спросила я.

— Воровать грешно! — в ужасе воскликнул он. — Нет, мадам. Но…

Он снова крепко сжал губы, но взгляд, брошенный в сторону дома, выдал его.

— Значит, кто-то из прислуги приносит вам еду, — догадалась я. — И вы позволяете им для этого воровать. А потом, видимо, снимаете с них грехи. Не очень-то прочны ваши моральные устои, как мне кажется. Но это, в сущности, меня не касается.

В глазах его засветилась надежда.

— Значит, я могу не опасаться ареста, мадам?

— Нет, конечно же. У меня у самой нелады с законом. Меня едва не сожгли на костре.

Сама не понимаю, почему это я так разболталась в тот момент. Может быть, потому, что впервые за долгое время встретила умного, образованного человека. Луиза была милым, добрым и преданным существом, но у нее в голове примерно столько же мозгов, сколько у кукушки в часах ее гостиной. Вспомнив о швейцарских часах, я вдруг поняла, кто был таинственным благодетелем пастора.

— Знаете, — сказала я, — если вы хотите остаться здесь, я вернусь в дом и скажу Берте или Марице, где вы.

Этот бедный человек был весь кожа да кости, ну и еще глаза. Большие и добрые. Все, о чем он думал, отражалось в них. Сейчас он, наверное, подумал о том, что тот, кто намеревался сжечь меня на костре, вряд ли был прав.

— Я слышал, — медленно проговорил он, вновь коснувшись своего креста, — об англичанке, которую парижане называют Белой Дамой. Она — коллега Раймона-еретика.

У меня вырвался тяжелый вздох.

— Да, это я. Но я вовсе не являюсь коллегой господина Раймона. Он просто мой хороший знакомый.

Заметив, что пастор опять взглянул на меня недоверчиво, я принялась читать молитву.

— Не надо, не надо, мадам, пожалуйста. — К моему удивлению, он опустил крест и улыбнулся. — Я тоже знаком с мэтром Раймоном и знал его еще в Женеве. Там он слыл известным целителем и отменным знатоком трав. Ну а сейчас, боюсь, он занялся темными делами, хотя это только слухи и ничего не доказано.

— Не доказано? А что именно? И что вообще вы имеете в виду, когда говорите о Раймоне-еретике?

— Вы не знаете? — Широкие брови высоко поднялись над карими глазами. — Значит, действительно не сотрудничали с господином Раймоном и не знакомы с его деятельностью.

Он заметно оживился.

— Деятельностью?

В моем представлении это слово не выражало и в самой незначительной мере того чуда, которое он сотворил со мной. Его руки исцелили меня, поэтому я покачала головой.

— Я ничего не знаю, но хочу, чтобы вы рассказали мне обо всем. О, да что же я стою здесь и болтаю, вместо того чтобы прислать сюда Берту с едой.

Он махнул рукой с некоторой долей достоинства:

— Это не срочно, мадам. Телесные страдания — ничто в сравнении со страданиями душевными. Католичка вы или нет, но вы были добры ко мне. Если вы не участвуете в оккультной деятельности господина Раймона, то необходимо вас предостеречь заранее, пока не поздно.

Не обращая внимания на грязь и скользкие доски пола, он уселся, прислонившись к стене, и грациозным жестом пригласил меня последовать его примеру. Заинтригованная, я присела рядом, подобрав юбки, чтобы не испачкать.

— Не доводилось ли вам слышать о человеке по имени дю Карафур, мадам? — спросил пастор. — Нет? Его имя хорошо известно в Париже, но вам лучше не упоминать его. Этот человек был организатором и вдохновителем неслыханных злодейств и преступлений, проводимых под видом оккультных церемоний. Я не в силах заставить себя даже упомянуть о тех действиях, которые тайно совершались с его благословения — и кем? Родовой знатью! И это они называют меня колдуном, — пробормотал он, с трудом переводя дыхание.

Он поднял свой костлявый перст, как бы желая удержать меня от готовых сорваться с языка возражений.

— Я отдаю себе отчет, мадам, в том, что многие слухи не имеют под собой реальных оснований — кому это