Пути и лица. О русской литературе XX века - Алексей Чагин

Ситуация литературного «промежутка» дает знать о себе и в другой особенности современного литературного развития. С одной стороны, падение разделительных линий, приведшее к соединению трех потоков литературного развития, расширило возможности взаимодействия русской литературы с иными национальными литературами, культурами, с теми художественными мирами, которые прежде не были предметом подобного взаимодействия. Мы видим это на примерах очевидного присутствия в современной нашей прозе опыта западных модернистских течений; в том, как в развитии, например, линии мифологического реализма, при всей самостоятельности этого феномена, прочитываются и открытия латиноамериканского романа; в появлении многочисленных поэтических групп (типа куртуазных маньеристов), ориентированных на невостребованный прежде опыт европейских литератур. Эти примеры можно продолжать. С другой стороны — к большому сожалению, надо констатировать и резкое сужение поля взаимодействия русской литературы с теми национальными литературами, культурами, которые на протяжении нескольких столетий были активнейшими участниками такого взаимодействия — понятно, что я имею в виду литературы народов, живущих и в России, и на пространствах бывшего Советского Союза. Нельзя не признать, что в последние 15-20 лет резко упала значимость русской литературы (если иметь в виду современную русскую литературу) как объединяющего начала на некогда едином культурном пространстве; русского языка как прибежища национальных литератур бывшего нашего великого отечества, как духовной опоры, необходимой для их взаимодействия, как той двери, из которой они выходили на огромные пространства мирового художественного творчества. Причины этому известны — они существуют и вовне литературы (прежде всего), они, вместе с тем, связаны и с особенностями того «промежутка», той кризисной полосы, через которую проходит русская литература сегодня.

Итак, современная русская литература развивается в ситуации, принципиально новой по сравнению с предыдущими (до середины 1980-х гг.) десятилетиями. Сегодняшнее литературное развитие, при всем своем многообразии и при плодотворности многого, что возникало в последнее двадцатилетие, несет в себе и ясно просматриваемые кризисные черты, о которых шла уже речь. Другая же принципиально важная черта современной русской литературы — это соединение трех потоков литературного развития — открытой и прежде литературы, литературного творчества русской эмиграции, бывшего андеграунда — в рамках единого литературного процесса. Конечно, встреча этих трех потоков литературы не означает их слияния, но открывает возможность для их свободного взаимодействия. Каждый из них несет в себе свой опыт, свои традиции, и открытый диалог этих традиций усложняет, делает более интересным эстетическое «лицо» нашей литературы. Встреча трех литературных потоков, разделенных между собой в течение многих десятилетий, стала фундаментальным событием в современной истории русской литературы, это событие во многом будет определять дальнейшие направления литературного развития.

ЧАСТЬ IV. ИЗ «ЗАМЕТОК КОТА УЧЕНОГО»

О КОТАХ ДИКИХ И УЧЕНЫХ

Интересное, но и беспокойное время настало нынче для нас, Котов Ученых. Все чаще мы замечаем, что на улицах и тропах отечественной культуры появилось и быстро растет новое племя котов — котов диких или, точнее, одичавших. Нормальную свободу слова они превратили в словесную «волюшку», ограниченную лишь количеством букв в алфавите и бросающуюся в их развеселые головы наподобие валерьянки. Давно уже нет у нас литературных дискуссий, вместо них — кошачьи драки на крыше. Особенно любит это племя веселиться на просторах истории нашей словесности. То объявят поминки по советской литературе, то в очередной раз спихнут Маяковского с еле хлюпающего парохода современности (обозвав вдогонку «дьяволом» или «антипоэтом»), то оросят пьедестал «небезызвестного» (как промяукал один из них) Горького, то предложат, как мы услышали в одной из телепередач, «исключить» Пастернака и Мандельштама из пределов русской литературы. Забавам нет конца.

Вот и недавно, развернув номер «Независимой газеты» от 2 марта. Кот Ученый со вниманием прочитал статью Юрия Буйды «Подальше от жизни, поменьше правды», представляющую собой, как гласит подзаголовок, «вольную историю русской словесности». Подзаголовок точен — история литературы изложена здесь вполне вольно.

Надо сказать, что многие суждения Ю.Буйды (о Пушкине, Л.Толстом, Горьком, Шолохове и т.д.) совершенно здравы, и Кот Ученый мог бы подписаться под ними обеими лапами. А рядом читателя ждут удивительные открытия. Мы узнаем, к примеру, что И.Крылов в своей басне «Ворона и Лисица» «положи начало лесбийской теме в русской культуре», а в «Стрекозе и Муравье» воспевает мораль негодяев с «оттенком садомазохизма». Что можно ответить на это? Обидно. Обидно, что автор посчитал достойными внимания лишь две крыловские басни. Иначе он не прошел бы мимо и охранительного пафоса «Слона и Моськи», и явного гомосексуального подтекста в «Волке и Ягненке», и еще многого в нашем непрочитанном, оказывается, дедушке Крылове. Замечательна и характеристика Пастернака и Мандельштама как «поэтов переходных — между двумя лучшими поэтами века Маяковским и Заболоцким». Здесь самого серьезного внимания заслуживает теоретическая новация — неизвестный ранее тип «переходного поэта». Своего рода поэт-дефис. Как и Блок, который, сварив (по Ю.Буйде) для русской поэзии «суп с одеколоном», стал, как можно понять, дефисом между Надсоном и Багрицким.

Когда-то Юрий Тынянов писал о том, какое это веселое и необходимое дело — «ломать книжные шкафы и срывать переплеты». Он, конечно, был прав. Но веселье бывает разное. Можно, ломая шкафы и срывая переплеты, стряхнуть пыль с классиков (что и имел в виду Тынянов), увидеть их свежим взглядом. А можно кувыркаться на разбросанных книжках. Каждому свое веселье.

В веселой пробежке по истории русской словесности Ю.Буйда постоянно напоминает об адресате того или иного произведения. «История» Карамзина у него — «любимое чтение образованцев», «Герой нашего времени» — «любимый роман неполовозрелых подростков и школьных учителей», «Мастер и Маргарита» — «чтение для подростков (независимо от возраста)». На кого же рассчитана и эта, и подобные ей литературные забавы? Быть может, на нас, Котов Ученых, чтобы не дремали?

КЛАВА, Я ВАЛЯЮСЬ

Приходилось мне уже писать о диких котах, резвящихся на просторах отечественной культуры. В последние же годы все чаще дают знать о себе другие наши сородичи — лихое и вездесущее племя котов недоученных. Они гораздо опаснее диких: те похулиганят и угомонятся, а эти-то работают усердно, не покладая лап. И, как правило, обращаются они к темам «горячим», которые, по их разумению, и читателя могут привлечь, и больших усилий не требуют.

Вот и недавно взял я словарь «Живая речь» (составители В.П.Белянин, И.А.Бутенко; М.: ПАИМС, 1994). Здесь собраны ходовые выражения (фразы из литературных произведений, фильмов, анекдотов, поговорки), появившиеся в речевом обиходе, в основном в последние два-три десятилетия. Широко представлено в словаре и то, что теперь изящно называют «ненормативной лексикой» — благословенный русский мат. Должен сказать, что мы, Коты Ученые, вовсе не против мата. Во-первых, понимаем, что он, как и любая другая сфера языка, должен изучаться филологами. А кроме того, мы ведь тоже свой чердачный опыт имеем — и, чего греха таить, иной раз, к случаю, такое можем промяучить, что хоть сейчас — в словарь.

Впрочем, и не только в мате здесь дело — в словаре немало и других выражений. Открывается он, правда именно этим рядом — списком слов, «отсутствующих в нормативных толковых словарях». Подано это с трогательном филологической дотошностью (цитирую дословно): «бл-дь (пропущена буква «я») – проститутка». Пройдя сквозь этот ряд добросовестных объяснений слов, с детства, можно сказать, знакомых, читаю сам словарь.

И тут начинаются открытия. Эрудиции у составителей хватает ровно настолько, чтобы догадаться, какая буква пропущена в слове «бл-дь». И видишь, что это обстоятельство их не только не смущает, но напротив — окрыляет, оборачивается творческим, я бы сказал, подходом к собранному материалу. В первую очередь — в атрибуции имен, в определении источника того или иного выражения. Известному таджикскому писателю М.Турсун-заде и раньше доставалось (в студенческую песню однажды попал), но никогда еще его не именовали «балетным артистом». Выражение «На заре туманной юности» составители «подарили» А.Платонову, не подозревая, видимо, что для названия одноименного рассказа он взял первую строку знаменитой «Разлуки» А.Кольцова. Но самые яркие открытия здесь — из области пушкинистики. Встречаю в словаре выражение (кстати, искаженное): «Когда едешь на Кавказ, солнце светит в правый глаз. Если едешь ты в Европу, солнце светит прямо в попу» — и вижу в комментарии указание: «стих. А.Пушкина». Интересно, откуда взялось это стихотворение великого поэта? Видимо, составители слишком буквально восприняли известное изречение: «Пушкин — наше все». Подводит их, правда, языковой слух: не учли они, что Пушкин был не «интеллигентом», а аристократом, и никогда с девической застенчивостью не вывел бы «попу», непременно предпочел бы более живой и сочный вариант. Ну, а когда видишь, как в комментарии к другому выражению знакомое любому школьнику пушкинское «Что ты ржешь, мой конь ретивый?..» приписывается Некрасову, — тут впору и коту заржать.