Порог (сборник) - Урсула Ле Гуин

— Все в порядке, малость промотаем.

И снова голос Хабера в записи: "…мирную жизнь. Никакого более массового истребления людьми себе подобных. Конец кровопролитным сражениям в Ираке, прочих арабских халифатах и эмиратах. Мир на священной для всех народов планеты земле Израиля. Конец геноциду в Африке. Нет — грудам ядерного и биологического оружия, способного уничтожить все живое на Земле. Нет — разработкам новых средств и способов уничтожения людей. Миру — мир! Мирное сосуществование как единственно возможное на Земле. Все названное должно присутствовать во сне. А сейчас переходим непосредственно к засыпанию. Когда я произнесу…»

Хабер резко оборвал воспроизведение, чтобы Орр, услышав пароль, не отключился снова.

Орр задумчиво потер лоб.

— Что ж, — процедил он. — Я в точности исполнил вашу инструкцию.

— Не думаю. К чему же тогда эта битва в прилунном простра… — Хабер умолк так же внезапно, как только что его голос в записи.

— Окололунном, — поправил Орр, даже немного сочувствуя Хаберу. — Когда я засыпал, «прилунном» еще не говорили. А как там сейчас обстоят дела в Израгипте?

Искусственное словечко из предыдущей реальности, прозвучав в новой, произвело едва ли не магическое действие — оба физически ощутили вокруг него некую зыбь, смысловую аберрацию, столь же явственную, как на картинах Дали.

Теребя знакомым Орру жестом курчавую каштановую бородку, Хабер нервно зашагал по огромному кабинету. Такое обычно предшествовало очередному выбросу из неиссякаемых импровизационных источников, но, заговорив, он на сей раз не торопился и взвешивал каждое слово:

— Любопытное использование «космического зонта» как символа или метафоры мирной жизни, как своеобразной антитезы войне. Недурно, весьма недурно. И весьма деликатно. Собственно, сны ведь всегда деликатны. Бесконечно деликатны. Чем же в действительности обернулась для нас эта угроза, эта внезапная опасность вторжения враждебно настроенных и крайне неразговорчивых пришельцев? Первое — заставила прекратить все и всяческие междоусобицы и обратить военные приготовления вовне. Второе — напрячь все силы объединенного человечества, обрушить всю его техническую мощь лишь на космического супостата. Если бы не пришельцы, то кто знает? Может, мы до сих пор кромсали бы друг друга на Ближнем Востоке.

— Из огня да в полымя, — горько вздохнул Орр. — Неужели вы не видите, док, что это единственное, чего вам удалось от меня добиться? Не подумайте только, что я в чем-то помешал, что затевал расстроить ваши планы. Прекратить войну как раз хорошая мысль, тут я полностью согласен, обеими руками за. Кстати, на прошлых выборах я голосовал за изоляционистов и лишь потому, что Харрис обещал вытащить нас из кровавой ближневосточной каши. Тем не менее ваша затея провалилась — видимо, мое подсознание не в силах вообразить мир без войны. Лучшее, что сумело оно предложить, — заменить один вид войны другим. Вы просили прекратить истребление людьми себе подобных? Пожалуйста, вот вам пришельцы взамен! Ваши идеи мне нравятся, представляются вполне разумными, но дело-то приходится иметь не со мной — с моим подсознанием. На уровне рассудка я, может статься, и сумел бы воспринять картину, в которой все человеческие расы отказались от взаимоистребления; рассудком воспринять такое даже легче, чем уразуметь причины войн, зачастую весьма загадочные. Вам же приходится оперировать чем-то, рассудку вовсе неподвластным. Вы пытаетесь достичь благих, гуманных целей при помощи инструмента, для того не предназначенного. Кто знает, могут ли вообще сны быть гуманными?

Явной охоты отвечать Хабер пока не выказывал, и Орр продолжил:

— А может быть, дело не только в подсознании, не в одной лишь моей иррациональной подкладке, но в самом моем существе, моей планиде, неподходящей для важной миссии. Я ведь в душе пораженец, как вы изволили однажды заметить, слишком пассивен по сути своей, не спорю — что верно, то верно. Постоянно умеряю и одергиваю сам себя в желаниях и запросах. Может быть, вам и удастся извлечь что-либо из моего дара, из этих проклятых эффективных снов, если же нет — должны ведь найтись и другие, умеющие то же самое. Возможно, с ними у вас получится лучше. Надо поискать, не могу же я быть единственным и уникальным. Может статься, я лишь первый, кто осознал свой дар. Но я ведь не хочу заниматься этим — можете вы понять? Я хочу соскочить с крючка, всем нутром своим жажду этого. Смотрите, док, — хорошо, война на Ближнем Востоке уже шесть лет как закончилась, замечательно! Но взамен мы получили оккупацию Луны пришельцами. А что, если оттуда они предпримут вторжение? Только тогда выяснится, какого сорта монстров и страшилищ вычудили вы из моего подсознания во имя мира на Земле. Ведь даже я не знаю, на что они могут оказаться похожи.

— Никто из нас пока не ведает, как выглядят пришельцы, Джордж, — сказал Хабер мягким увещевающим тоном. — Но все мы видим их в наших ночных кошмарах, господь тому свидетель! Однако, как вы сами только что заметили, прошло уже полных шесть лет с момента их высадки на Луну, а попытку вторжения на Землю они пока так и не предприняли. Теперь же, после шести лет колоссальных усилий, наш ракетный щит практически непроницаем, и нет никаких оснований полагать, что вторжение вот-вот начнется. Что-то же заставляло их выжидать целых шесть лет. Настоящую опасность представляли, пожалуй, лишь первые несколько месяцев после нападения на Луну, пока человечество еще не успело мобилизоваться полностью.

Орр сидел, ссутулясь, и мысленно вопил: «Лжец! Немедленно прекрати вешать лапшу на уши!» — но вслух не произнес ни слова. Ни к чему это. Судя по всему, Хабер просто не способен на искренность, так как лжет в первую очередь самому себе. Возможно, ему удалось разделить свое сознание как бы на две отдельные полочки, на одной из которых сведения о феномене Орра и осознанное намерение его использовать, а на другой — чистосердечная вера в то, что он лечит гипнотерапией и контролируемыми снами настоящего шизофреника, помешавшегося на собственных сновидениях.

И все же Орр не мог до конца поверить в подобное раздвоение личности доктора, был не в силах ясно представить себе Хабера не в ладу с самим собой. Собственное сознание Орра столь упорно противилось раздвоению, что допустить этот синдром у другого он не спешил. И допускал подобную возможность скорее теоретически. Но все же допускал, потому что вырос в мире двоемыслия, в стране, где государственные мужи частенько посылали отважных летчиков убивать невинных детей, чтобы сделать мир более безопасным — для детей же.