История западной философии. Часть I. Античность. Средневековье. Возрождение - Виктор Петрович Лега
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лоренцо Валла был незаурядным лингвистом. В работе «О красотах латинского языка» он выступает как критик варварской латыни и призывает возвратиться к живому латинскому языку, не уродовать его нововведениями, которые не только режут слух, но и приводят к более серьезным последствиям, ведь науки и занятия процветают только в том случае, если процветает язык, и приходят в упадок вместе с ним. Многие термины, которые вводятся, например, сторонниками Иоанна Дунса Скота («чтойность», «бытийность», «этовость» и т. п.), портят некогда прекрасный язык. Валла делает также вывод, что реалистическое философствование также не может быть истинным, так как не может соответствовать нормальному человеческому языку. Все те универсалии, которые необходимо выражать столь непонятными для человеческого уха словами, являются не чем иным, как выдумкой псевдоученых.
Валла не принимает не только язык современной ему схоластической философии, но и саму философию также совершенно не ценит. Причиной тому и многообразие различных философских систем, которые постоянно спорят друг с другом, в то время как христианство одно и незыблемо, и то, что философов интересует все что угодно, только не Бог: «Праздноболтающая философия… не любила и не почитала она Бога, хотя познавала Его или могла познать, предпочитая предаваться блуду с приверженцами земного»[294]. Этой философии Валла противопоставляет свое учение: «Я не поколеблюсь презреть или осудить философию, поскольку ее осуждает Павел, и Иероним вместе с некоторыми другими называет философов ересиархами. Итак, долой, долой философию, и пусть она уносит ноги, словно из священного храма актриса — жалкая блудница, и, словно сладостная сирена, пусть прекращает петь и насвистывать вплоть до рокового конца, и, сама зараженная мерзкими болезнями и [покрытая] многочисленными ранами, пусть оставит она больных другому врачу для лечения и исцеления. Какому врачу? Мне»[295].
Что же предлагает Валла взамен схоластической учености? Он видит свой идеал в фигуре Эпикура, но при этом возрождает не его атомизм, а отношение к жизни, гедонистически трактуя понятие «наслаждение». Валла понимает наслаждение не так, как понимал его исторический Эпикур, который не был эпикурейцем в современном смысле этого слова. Валла же понимает эпикуреизм именно как предпочтение наслаждения всем остальным человеческим ценностям и даже восклицает: «О если бы у человека было не пять, а пятьдесят или пятьсот чувств!»[296], чтобы получать наслаждение в гораздо большем объеме.
Кроме такого рода преувеличений Валла приводит и более серьезные аргументы, доказывая, что чувства, помимо того что дают нам способность испытывать наслаждение, служат еще и для самой жизни, и для познания мира. Благодаря чувствам живое существо сохраняет свою жизнь, а наслаждение является тем критерием, посредством которого оно может избегать опасности или стремиться к тому, что помогает ему выжить. Поэтому он нападает на традиционную церковную мораль: «Мы, придерживающиеся законов самой природы, говорим о стремлении к удовольствиям, они [призывают] к бесцельным страданиям; мы — к радости, они — к мучениям, мы — к наслаждениям; наконец, они — к смерти, мы — к жизни»[297]. Так, неслучайно питание приятно и потому полезно для жизни, а яд горек и, как любая опасность, не доставляет наслаждения. Поэтому Валла делает фундаментальный вывод: жить без наслаждения невозможно (чего не скажешь о добродетели), поэтому наслаждение является истинным благом, истинной ценностью, и католики (да и вообще христиане) лукавят, когда говорят, что наслаждение не является истинным благом. Ибо чего боится христианин после смерти? Мучений в аду. А чего он ждет от рая? Вечного наслаждения. Валла считает, что его взгляд на наслаждение не противоречит христианству, а является более честным и последовательным. Любовь к Богу, которая является главной добродетелью в христианстве, Валла также возвышает над всеми видами удовольствий. Ведь Бог «нас произвел из ничего способными наслаждаться благами, так что мы должны любить Его больше, чем самих себя»[298].
Человек существует для наслаждения, и все высказывания типа «лучше смерть за родину, чем позор» Валла называет глупостью, ибо вместе со смертью человека умирает для него и его родина. Поэтому лучше предать родину (или кого угодно), но остаться в живых. Добродетель может пониматься только как полезность для человека, а критерием полезности для Валлы является наслаждение или не-наслаждение. Понятие нравственности из этой системы отсчета просто исчезает: «…само понятие высокой нравственности является пустым, нелепым и весьма опасным и что нет ничего приятнее, ничего превосходнее наслаждения»[299]. Например, Валла негативно относится к таким понятиям, как целомудрие («Если мы хотим учитывать природу, то почему нападаем на прелюбодеев? Вообще нет никакой разницы, любит ли женщина мужа или поклонника»[300]), трезвость («О, вино, создатель веселья! О, учитель радостей, спутник счастливого времени, утеха в несчастье!»[301]) и др.
В «Сопоставлении Нового Завета» Валла отмечает ошибки перевода, идущие от незнания греческого текста. Он обращается к греческому оригиналу, к цитатам из Нового завета, встречающимся в трудах отцов Церкви и богословов. Впервые в европейской истории Валла обращается к тексту Библии не только как к Священному Писанию, но и как к обычному тексту, выступая, таким образом, в качестве предтечи современной библеистики.
В работе «О монашеском обете» Валла следует традиционной для гуманистов критике монашества. Монашество, утверждает он, противно самой природе человека. «Добродетель — не только в перенесении бедности, но и в том, чтобы разумно распоряжаться богатством; не только в воздержании, но и в браке; не только в послушании, но и в том, чтобы мудро управлять»[302]. Кроме того, оно лицемерно, на словах превознося бедность, а на деле утверждая богатство: «Ну что ж, назовем это бедностью, то, как вы живете. Но ведь у вас нет недостатка ни в пище, ни в одежде, ни в крове, ни даже в вине, — и все это не добыто трудом. Это, конечно, делает бедность не такой уж тяжелой… Поэтому, брат, еще и еще раз подумай, действительно ли ты так уж много даровал Богу»
