История России с древнейших времен. Книга VII. 1676—1703 - Сергей Соловьев

Как видно, раскольники были удовлетворены, потому что в июне 1693 года черноярский воевода доносил астраханскому, что 6 июня прибежали безвестно сверху из стана воровские воинские люди, человек сот с пять и более, и к городу приступали, и с теми воровскими воинскими людьми бой был долгое время; а знатно с теми ворами были раскольщики-козаки. Астраханский воевода отвечал черноярскому: писал с Дону атаман Фрол Минаев, что вышли к ним в войско из-за Кубани два полоняника и сказали: воровские козаки-раскольщики, которые живут за Кубанью, собираются идти, соединясь с крымскими и едисанскими мурзами, большим собранием, для воровства, под царицынскую заставу к Волге-реке, на рыбные ватаги и к Черному яру.

С севера также неутешительные вести: в марте 1690 года в Устюжском уезде, в Черевковской волости, сожглось более сотни раскольников, мужчин, женщин и младенцев. 21 июля 1693 года пришли силою в Пудожский погост раскольники, незнаемые люди и жители того же погоста, вошли в церковь, били всполох в церковные колокола, церковь у попов отняли и засели, самих попов били, домы их разграбили и разорили, а по смете раскольников было ста два и больше, между ними монах и много дьячков, один назывался Василием Емельяновым, которого другие называли учителем. Раскольщики влезли на церковные главы и кресты на них и внутри церкви иконы водою обмывали; при этом три женщины были будто вне ума, а как образумились, говорили, что в церквах надобно действовать Василью Емельянову с советниками, а попам отказать. По царскому указу олонецкие воеводы послали на раскольников сотника стрелецкого и подьячего. Посланные, узнав, что раскольники засели в деревне Строкиной в четырех избах, отправились с понятыми людьми их уговаривать, чтоб принесли покаяние; но раскольники в ответ говорили всякие богомерзкие слова, на церковь и на четвероконечный крест великую хулу износили; стрельцы обступили около дворов и хотели перехватать раскольников живыми, но те начали отстреливаться; стрельцы стали просекать стены, тогда раскольники зажгли избы и сгорели все без остатка. В Олонецких местах образовался знаменитый Выговский монастырь, о начале которого рассказывал крестьянин Терентий Артемьев из Шуйского погоста Мунозерской волости: «Приходил в нашу деревню Ек-наволок к сестре своей в гости той же волости крестьянин Митрошка Терентьев и, призвавши меня, начал подговаривать в раскол на леса за Онежское озеро. Я его послушал и с ним в раскол пошел; да с нами же шли прежние его, Митрошкины, товарищи, и пришли мы, пять человек, в Шуйский погост в вотчину Тихвина монастыря к празднику, к Благовещеньеву дню, и жили в деревне на Хошозере две недели для распутного времени. Жили мы у Митрошкиных советников, и приходили к Митрошке на совет для расколу крестьяне Шуйского погоста, советовались, чтоб в раскол на леса ходить. Проживши здесь две недели, прошли мы по льду чрез Онежеское озеро на лыжах на берег в пристанище судовное и пошли на леса к востоку, а дорога учинена пешеходная, верхом на лошади для болот, дрябей и лесов проехать с нуждою можно. У Белого озера у Митрошки построена келья, где с Митрошкою живут раскольники, человек с десять из разных мест. От Митрошкиной кельи до Верхнего Выга-реки дикими лесами болотами и дрябями пешею дорогою 15 верст, а на лошадях проехать нельзя. Подле той реки построено келей с десять, живут в них начальник раскольнический, беглый соловецкий чернец Корнышка (Корнилий) с товарищами и советниками своими; ростом он, чернец, невелик, седат и стар; в сборе у него раскольников из разных городов и мест, мужеского пола, женок, девок и старин человек со сто. Кельи стоят подле Выга-реки врознь, между иными кельями расстояния полверсты и больше; да на реке против тех келий построена мельница; ружья никакого мелкого и припасов в тех кельях нет, а только у них построены малые хороминки на столбах и в них держат хлеб, а пашут они без лошадей и землю размягчают железными кокотами. При мне приходили к чернецу из иных келий на исповедь, и он их исповедовал и причащал, а как он причастье строил, я видел: взяв ягоды брусники и муку белую ржаную или пшеничную, смешав вместе, и тем их причащал. Будучи в тех пристанищах на лесах, слышал я, что есть раскольническое пристанище на той же реке Выгу выше, начальник в нем бывший церковный дьячок Данило Никулин, и с ним в сборе многое число и беспрестанно множатся; келья у Данилы великая, и в ней устроены окна, откуда от присыльных людей борониться, три пушки медные привезены от моря, пищалей, бердышей и пороху много, покупают оружия, выезжая по ярмаркам, хлеб пашут на лошадях, рыбу ловят на диких озерах».

Кроме раскольников у церкви были другие враги, которые не бежали ни в леса, ни в степи, но открыто в столице объявляли свои взгляды, не подвергаясь, впрочем, за них ни заточению, ни сожжению. От описываемого времени дошла до нас любопытная проповедь, говоренная патриархом в день св. Алексия митрополита перед одним из походов на турок. Вооружаясь против старого порока — пьянства, проповедник вооружается и против новых грехов: «Не только прочие в году узаконенные посты, но и великую четыредесятницу многие презирают. Мужчины, женщины, юные отроки и священного чина люди всегда упиваются; и вином, и табаком, и всяким питием без сытости пьяны, и съедают не только запрещенные яствы, но рвением и завистию друг друга съедают. убивают и грабят, неправдосудствуют и обижают. Общая пословица носится: все то людям изъян, отчего кто пьян. Мера во всем человека в доброе дело будит, безмерно же не токмо вредный и скаредный табак, но и ренское вино губит. Теперь и благородные и простые, даже юноши, хвастаются пьянством, говоря бесстыдно друг другу: тогда-то и тогда я был пьян и церковное торжество в праздники господни проспал. Не только по пьяным и ночным своим празднищам, но повсюду люди не ученые, в церкви святой наших благопреданных чинодейств не знающие в других о том не спрашивающие, мнятся быть мудрыми, но от пипок табацких и злоглагольств люторских, кальвинских и прочих еретиков объюродели. Совратясь от стезей отцов своих, говоря: для чего это в церкви так делается, нет никакой в этом пользы, человек это выдумал. и без этого можно жить. Едва только святым книгам узнает имя или склад словесный, и уже учит архиереев и священников, монастыри правит, людям всем тщится повелевать, устроять чины церковные и гражданские. Еретики и раздорники говорят: на что эти посвящения, памяти но усопших душах, молебны богу, богородице, угодникам божиим?»

Призванные на защиту церкви ученые старцы Иоанникий и Софроний Лихуды преподавали в Заиконоспасском монастыре риторику на греческом и латинском языках и логику по системе Аристотеля. Но эти занятия были прерваны соблазнительным происшествием. У старца Иоанникия был сын Николай, который носил в Москве княжеский титул, хотя более был известен под именем учителева сына. Этот Николай завел связь с дочерью задворного конюха Марьею Селифонтовою; он ее увез, одел в мужское платье, привез в школы, запер в чулане. Потом нанял ей квартиру, где держал под надзором своего холопа и жены его. Наконец стал ей говорить, что, одевши ее в мужское платье и убравши в накладные волосы, будет водить ее в школы, учить по-гречески, под именем своего племянника. Это предложение пришлось не по нраву Марье Селифонтовой; особенно не понравилось ей, когда Николай объявил, что увезет ее в Венецию или выдаст замуж за одного своего родственника, и в случае сопротивления грозил смертию. Марье удалось склонить на свою сторону караулившего ее холопа, чрез которого она дала знать обо всем отцу своему. Отец поспешил к ней на помощь и «вынул ее с стрельцами», хотя прежде смотрел благосклонно на поведение дочери. Когда Марья рассказала все в Разряде, то отсюда послали в школы взять Николая Лихудия и привести его для допросу. На Никольскую отправились разрядные подьячие и стрельцы. Подьячие поставили стрельцов у ворот, а сами пошли для повестки к учителям; взявши Николая, они вели его по верхним переходам, как вдруг из школы выбежали старцы и ученики, схватили подьячего, начали его бить и за волосы таскать; подьячий кликнул стрельцов, чтоб не подали, но и стрельцы на этот раз не могли ничего сделать: монах с учениками гонялся за ними, бросал скамьею, кричал: «Что вы приходите воровски!» Наконец подьячих и стрельцов согнали с переходов и ворота заперли. Такое поведение стариков Лихудов, разумеется, не могло заставить правительство благосклонно смотреть на князя Николая, хотя он и клялся, что не имел намерения уехать в Венецию, будучи облагодетельствован царями, что девка Манка — особа, известная своим безнравственным поведением, и верить ей нечего. Лихудам, как видно, не понравилось после этого в Москве, и в августе 1694 года пограничным воеводам были разосланы указы — ловить греческих монахов, братьев Иоанникия и Софрония, и детей последнего, Николая и Анастасия, ушедших из Москвы. Беглецы были пойманы, и понятно, что не могли остаться в прежнем значении: их сослали из академии в типографию, где они стали учить италиянскому языку.