Собрание сочинений в 10 томах. Том 8 - Генри Райдер Хаггард

Таким путем ораторы этой партии убедили многих, так что в конце концов все поднялись и пошли к монастырю Святого Креста; там патриарх потребовал, чтобы их впустили. Воспротивиться настоятельница не могла. Она приняла советников в трапезной, спросив, что им угодно.

— Дочь моя, — сказал патриарх, — у вас живет дама по имени Розамунда д'Арси, мы желаем поговорить с ней. Где она?

— Послушница Розамунда, — ответила аббатиса, — молится в церкви у святого алтаря.

— Она освящена, — прошептал кто-то, но патриарх продолжал:

— Скажите мне, дочь моя, она молится одна?

— Ее молитвы охраняет рыцарь, — послышался ответ.

— Ага, как я и думал, он опередил нас. Дочь моя, вы не очень строги, раз позволяете рыцарям входить в вашу церковь. Проводите нас туда.

— В теперешние тяжелые времена и из-за опасностей, грозящих этой послушнице, я решилась нарушить дисциплину, — смело призналась настоятельница, но повиновалась.

И вот они вошли в большое полутемное здание, день и ночь освещающееся лампадами. Там, подле алтаря, как говорили, выстроенного на том самом месте, где Господь стоял в ожидании суда, они увидели коленопреклоненную белую фигуру, руки которой держались за камни святого алтаря. За оградой, тоже на коленях, стоял Вульф, неподвижный, как надгробная статуя. Он услышал шаги, поднялся, повернулся и обнажил свой большой меч.

— Вложите меч в ножны, — приказал Ираклий.

— Когда я сделался рыцарем, — ответил Вульф, — я поклялся защищать невинных и алтари Божий от осквернения, а потому не вложу меча в ножны.

— Не обращайте на него внимания, — проговорил кто-то, и Ираклий, остановясь в притворе, обратился к Розамунде:

— Дочь моя, с горькой печалью пришли мы просить у вас великой жертвы: отдайте себя за народ, как наш Господь отдал себя ради многих. Салах ад-Дин требует, чтобы вас выдали ему, и, пока мы не передадим вашу особу в его руки, он не станет разговаривать с нами. Итак, мы просим вас, отойдите от алтаря.

— Я подвергла свою жизнь опасности, и, кажется, другая женщина умерла, — ответила она, — ради того, чтобы я освободилась из-под власти мусульман. Я не отойду от алтаря и не вернусь к ним.

— Тогда нам придется силой взять вас, — мрачно изрек Ираклий.

— Потому что наше положение ужасно.

— Как! — удивилась она. — Вы, патриарх святого города, хотите вырвать меня из этого святилища, оттащить силой от этого святого алтаря? О, тогда действительно проклятие падет и на город, и на вас. Говорят, отсюда Господа нашего увели на страдание по приказанию неправедного судьи. Неужели и меня оторвут от места, освященного Его стопами?… В этих одеждах, — и она указала на свое белое одеяние, — бросят, как дар, нашим врагам, которые, может быть, предложат мне выбор между смертью и подчинением Корану? Если так, я с уверенностью скажу, что ваше приношение окажется тщетным, и ваши улицы покраснеют от крови тех, кто вырвал меня из святого убежища.

Они стали совещаться, спорить, большинство решило, что ее следует передать Салах ад-Дину.

— Идите добровольно, прошу вас, — обратился к ней патриарх,

— потому что мы не хотели бы прибегнуть к силе.

— Только силой вы возьмете меня, — ответила Розамунда.

Тогда вступилась настоятельница:

— Неужели вы совершите такое преступление? Говорю вам, оно не останется без наказания. Вместе с Розамундой я повторяю, — и она выпрямила свою высокую фигуру, — что вы заплатите за нее вашей кровью, а может быть, также и кровью остальных! Вспомните мои слова, когда сарацины возьмут город и предадут мечу его жителей.

— Я отпускаю вам грех, — произнес патриарх, — если это грех.

— Отпустите грех себе, — резко крикнул Вульф, — и знайте вот что: я только один человек, но у меня есть сила и искусство. Если вы постараетесь наложить руку на послушницу Розамунду, чтобы насильно увести ее к Салах ад-Дину, на смерть, как она сказала, раньше, чем умру я, многие из вас навеки закроют глаза.

И, стоя перед алтарной решеткой, он поднял свой большой меч, другой рукой взял щит с изображением черепа.

Патриарх сердился и грозил. Некоторые кричали, что они принесут луки и застрелят Вульфа издали.

— И, — сказала Розамунда, — к святотатству прибавят еще убийство? О, подумайте о том, что вы делаете, и вспомните, что все это напрасно! Ведь Салах ад-Дин обещал только поговорить с вами, когда вы передадите меня в его руки; может быть, окажется, что вы без пользы совершили грех. Сжальтесь надо мной, идите своим путем, предоставив исход в руки Божий.

— А ведь правда, — закричали многие, — Салах ад-Дин-то ничего не обещал!

Наконец Ибелин, охранитель города, который пришел с другими в церковь и стоял вдалеке, слыша все происходящее, выступил вперед и постарался убедить патриарха оставить Розамунду в монастыре:

— Пусть так и будет, — говорил он, — потому что ничего хорошего не выйдет для нас из этого преступления. Этот алтарь — самый святой во всем Иерусалиме, неужели вы осмелитесь оторвать от него девушку, единственное преступление которой состоит в том, что она, христианка, бежала от сарацин, укравших ее? Неужели вы осмелитесь отдать ее в руки Салах ад-Дина на смерть? Конечно, это был бы поступок трусов, и он навлек бы на нас судьбу трусов. Сэр Вульф, вложите меч в ножны и не бойтесь. Если в Иерусалиме может хоть кто-нибудь пользоваться безопасностью — эта благородная дама в безопасности. Настоятельница, проводите ее в келью.

— Нет, — с тонкой насмешкой возразила настоятельница, — не годится нам уйти отсюда раньше его святейшества.

— Вам недолго придется ждать, — в бешенстве крикнул Ираклий, — разве в такое время можно много думать об алтарях или слушать мольбы девушки, угрозы одинокого рыцаря или сомнения суеверного предводителя? Ну хорошо, поступайте как знаете и жизнью расплачивайтесь за ваши поступки! Я же скажу, что если бы Салах ад-Дин потребовал выдачи даже половины благородных девушек этого города, это представляло бы невысокую цену за сохранение жизни восьмидесяти тысяч человек! — И он пошел к дверям.

Все ушли, кроме Вульфа и настоятельницы. Монахиня подошла к Розамунде, обняла ее и сказала, что на время опасность миновала.

— Да, мать моя, — согласилась Розамунда со слезами, — но хорошо ли я поступила? Не следовало ли мне сдаться Салах ад-Дину, если судьба стольких жизней зависит от этого? Может быть, он забыл бы о своей клятве и пощадил бы меня? Хотя, в лучшем случае, мне никогда бы снова не позволили освободиться. Кроме того, как грустно проститься навсегда со всем, что любишь, — и она посмотрела на Вульфа, который стоял в таком отдалении, что не мог ничего слышать.