Из дневника. Воспоминания - Лидия Чуковская

158 А. И. Солженицын. Раковый корпус. М.: Центр «Новый мир», 1991. (Б-ка журн. «Новый мир»)

159 Э. С. Красовская, ныне директор Дома-музея М. И. Цветаевой, безвозмездно предоставила комнату, в которой литературное представительство А. И. Солженицына работало несколько лет.

160 И. П. Бабенышева, литератор, дочь С. Э. Бабенышевой, с которой дружила Л. К.

161 См.: Прощальное слово в Кавендише (28 февраля 1994). – Публицистика. Т. 3, с. 472–473.

162 Евгений Борисович Ефимов, редактор книг Л. К. Чуковской, вышедших в годы перестройки в издательстве «Московский рабочий».

163 См.: Дело о писателе Солженицыне: Из рабочей записи заседаний Политбюро ЦК КПСС // Источник, 1993. № 3.

164 ««Август четырнадцатого» читают на родине»: Сб. статей и отзывов. Париж, 1973.

165 Место под Ленинградом, где расстреливали в конце 30-х годов. Сейчас там мемориальное кладбище, где похоронен и М. П. Бронштейн, физик, муж Л. К. Чуковской, расстрелянный в 1938 году.

166 Из-за плохого зрения Л. К. никогда не смотрела телевизор.

167 Строка Анны Ахматовой из стихотворения, посвященного Б. Пастернаку, «И снова осень валит Тамерланом.».

168 Упомянута статья критика С. А. Лурье «Одиссей в Архипелаге: На родину возвращается из изгнания А. И. Солженицын» (Невское время, 1994. 27 мая).

169 Книга сохранилась в библиотеке Л. К. Чуковской. Надпись: «Дорогой Лидии Корнеевне Чуковской, другу моему, одной из первых и самых отзывчивых читателей «Архипелага», когда он был еще тайно хранимой рукописью. Солженицын. 12 сентября 1994».

170 В журнале «Нева» печатались «Записки об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской.

171 Строки из поэмы Б. Пастернака «Лейтенант Шмидт»: «И жажда что-то выудить / Из прорвы прожитой».

Предсмертие

Впервые: журнал Время и мы. Нью-Йорк; Иерусалим; Париж. 1982. № 66, с. 201–231.

Автограф Цветаевой тайно хранил Иван Игнатьевич Халтурин (о нем и о его жене Вере Васильевне Смирновой см. примеч. 22 к «Памяти Т. Г. Габбе»). Вера Васильевна была на том собрании в Чистополе, где рассматривалось заявление Цветаевой, и помогла сохранить этот документ.

В 1978 г., уже после смерти И. Халтурина и В. Смирновой, сын Ивана Игнатьевича – Виталий Иванович Халтурин, перебирая документы отца, решил вытащить военный билет из твердой обложки. Оттуда выпал листок с подписью Цветаевой.

Виталий Иванович подарил драгоценный автограф давнему другу семьи – Лидии Корнеевне. Она опубликовала его за границей, написав в качестве комментария свой очерк о последних днях Цветаевой.

В настоящее время автограф М. И. Цветаевой и рассказ В. И. Халтурина об этой находке хранятся в московском Доме-музее Марины Цветаевой.

Памяти Фриды

Первая публикация этих воспоминанй состоялась в специальном номере «Звезды» (1997. № 1), посвященном Иосифу Бродскому. В предисловии к публикации говорилось:

Эта книга была окончена Лидией Чуковской в начале 1967 года. И тридцать лет, заключенная в зеленую папку для школьных тетрадей, простояла на полке в плотном ряду таких же папок с такими же ненапечатанными рукописями.

Если бы, в порядке чуда, эта книга появилась в печати своевременно – никакого предисловия к ней не потребовалось бы. Кому тогда, в 60-х, надо было объяснять, кто такая Фрида?

В библиотеках за книгами Фриды Вигдоровой (1915–1965) выстраивались очереди. Их любили: «Мой класс» (1949); трилогию – «Дорога в жизнь» (1954), «Это мой дом» (1957), «Черниговка» (1959); повесть «Семейное счастье» (1961). Книги Вигдоровой привлекали читателя своим главным качеством – искренностью. За каждым ее сюжетом, персонажем, за каждым диалогом проглядывали реальные жизненные обстоятельства, конкретные люди, виденное, слышанное, пережитое самим автором…

В свое время статьи и очерки Ф. Вигдоровой, напечатанные в «Правде», в «Комсомолке» или «Литературке», превращали заурядный номер газеты в общественное событие. И от читателей она ждала не восхищенья и похвал, а – участия: быстрого, искреннего, конкретного…

Несколько лет была Вигдорова и депутатом Моссовета. Никчемное, чисто бутафорское званье. Вроде всего-то и дела – носить значок да время от времени ходить на сессии голосовать «за» все равно что. А Вигдорова пошла в трущобы. К значку требовалось лишь прибавить собственные усилия – бессонные ночи, слезы, отчаяние, бесконечные хождения из кабинета в кабинет, изнуряющие хлопоты; ненаписанные книги; подорвать здоровье и на несколько лет укоротить свою жизнь – тогда и безнадежное дело обернется успехом… Вигдоровой удалось переселить из подвалов сто человек!..

Никому осенью 63-го – ни друзьям Фриды Вигдоровой, ни бесчисленным знакомым, ни властям – не показалось случайным или странным ее участие в «деле Бродского». Странно было бы иное: если бы она осталась в стороне. Теперь, когда о «деле Бродского» много написано, и напечатана наконец запись двух судов (18 февраля и 14 марта 1964 года), сделанная Фридой Вигдоровой (см.: Огонек. 1988. № 49; публикация А. А. Раскиной), читатели могут по достоинству оценить талантливость этого документа и его роль в защите поэта от неправедного приговора. В предисловии к публикации «Судилища» Лидия Чуковская говорит:

«Жизнь – великий художник, но и ей редко удается создать явление такой выразительности, такой безупречной законченности. Судят не кого-нибудь, а поэта, и не за что-нибудь, а за безделье, за тунеядство. На суде столкнулись две силы, извечно противостоящие друг другу: интеллигенция и бюрократия. Сила одухотворенного слова и сила циркуляра, казенщины.

В центре столкновения – наверное, для наглядности! – жизнь поставила поэта. А запечатлеть глумление над ним поручила женщине столь же талантливой, сколь и правдивой, энергической, не щадящей себя, смелой»…

Можно только гадать, как развивались бы события, и чем завершилось «дело», если бы, допустим, Фрида Вигдорова не попала на суд и не сделала свои записи. Чем были бы вооружены защитники Бродского? Общественное мнение не значило ничего – в стране, пережившей тридцать седьмой год и «дело врачей», оно, по существу, находилось в подполье; и в «деле Бродского» впервые заявило о себе во всеуслышание. «За него хлопочут так, как не хлопотали ни за одного человека изо всех восемнадцати миллионов репрессированных!» – восклицала Анна Ахматова. Может, потому дракон и разжал зубы, – что опешил от такой упорной, отчаянной настойчивости?

Будем только иметь в виду, – без этого не оценить в полной мере величину подвига Фриды Вигдоровой и ее самое, – что спасала она не Нобелевского лауреата и всеобщего любимца, а двадцатитрехлетнего юношу с весьма сложным характером. И к оценке своей записи, признанной всеми, кто ее читал, литературным шедевром, относилась равнодушно: «Мне надо одно: чтобы мальчик был дома».