История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

Но когда сам Уоллер отбыл в Лондон (или накануне этой поездки), он отправил на запад вслед за королем, с трехтысячным отрядом кавалерии и драгун, своего генерал-лейтенанта Миддлтона (нам еще придется много говорить об этом человеке, который, будучи вовлечен в мятеж восемнадцати лет от роду, впоследствии заставил людей забыть о дурных поступках своей молодости). Он получил приказ держаться в тылу королевской армии и следить за ее передвижениями, а по пути занять усадьбу одного джентльмена — Доннингтон-касл близ Ньюбери. Там находилась рота, самое большее две роты пехотинцев короля, и неприятель рассчитывал, что Доннингтон-касл (как он полагал, слабо укрепленный) будет сдан по первому требованию. Но комендант Доннингтон-касла полковник Бойз оборонял его столь успешно, что Миддлтон, потеряв при штурме не менее трехсот офицеров и солдат, вынужден был обратиться к коменданту Абингдона с просьбой о срочной присылке нескольких эскадронов, дабы те, блокировав усадьбу, прикрыли от вылазок ее гарнизона большую дорогу на запад — а сам вновь пустился в погоню за королем.

В Сомерсетшире он узнал о больших запасах всякого рода предметов снабжения и об огромных обозах, отправляемых оттуда в Эксетер, где они ждали затем дальнейших распоряжений. Задумав овладеть этой добычей внезапным ударом, он послал майора Карра с 500 кавалеристами. Тот ворвался в деревню, где стоял конвой, и скорее всего захватил бы обоз — однако на выручку конвою вовремя подоспел сэр Фрэнсис Доддингтон с эскадроном кавалерии и отрядом пехоты из Бриджуотера и, после жаркого боя, в котором погибло несколько отличных офицеров короля и среди них майор Киллигрю (подававший большие надежды молодой человек, сын достойного и доблестного отца), полностью разгромил неприятеля, от тридцати до сорока человек уложил на месте, а прочих гнал еще две или три мили. Командир парламентского отряда майор Карр и многие его офицеры попали в плен, еще больше его людей получили тяжелые ранения, а все, захваченное неприятелем, удалось отбить. Эта и другие жестокие схватки, где пропавших без вести всегда оказывалось больше, чем убитых или пленных, нанесли чувствительный урон Миддлтону, и он был только рад отступить в Шерборн, чтобы дать отдых своим измученным солдатам и хоть немного поднять их дух. Узнав об этой неудаче или помехе на пути спешивших ему на выручку войск, граф Эссекс потерял всякую надежду на помощь из Лондона.

Оказавшись в столь скверном положении и понимая, что его солдатам через несколько дней будет нечего есть, граф решил, что сэр Уильям Балфур должен идти на прорыв со всей кавалерией и спасаться, как сможет; сам же он с пехотой предполагал сесть на суда в Фоуи и уйти морем. Но два неприятельских пехотинца (один из них был француз), перебежав к королю, рассказали, что их кавалерия, сосредоточенная по сю сторону реки у города Лоствизил, должна этой ночью сделать попытку прорыва, пехоту же решено отвести в Фоуи и там посадить на суда. Это сообщение совпадало с тем, что удалось выведать иными путями; ему, разумеется, поверили, и обеим армиям (войска принца Морица считались особой армией и квартировали отдельно от прочих) было приказано оставаться всю ночь в боевой готовности и, если неприятельская кавалерия сделает попытку прорыва, атаковать ее с двух сторон. Королевские армии располагались тогда на расстоянии мушкетного выстрела одна от другой, прорывающийся неприятель никак не смог бы обойти находившийся между ними небольшой, но хорошо укрепленный дом, в котором засело пятьдесят мушкетеров. Соответствующий приказ послали Горингу и всем его кавалеристам, кроме того, было еще раз повторено отданное прежде распоряжение разрушить мосты и устроить завалы из деревьев на большой дороге, чтобы затруднить движение неприятеля.

Но вся эта предусмотрительность не принесла успеха, на который можно было с основанием рассчитывать. Ночь выдалась темной и туманной — неприятель не мог желать лучшего — и когда около трех часов утра вся парламентская кавалерия в полной тишине прошла между королевскими армиями на расстоянии пистолетного выстрела от укрепленного дома, мушкеты молчали. Вражескую конницу заметили уже на рассвете, когда она двигалась через пустошь, вне досягаемости пехоты короля, а в готовности к бою оказалась лишь бригада графа Кливленда, так как главные силы кавалерии располагались гораздо дальше. Названная бригада, к которой присоединились несколько поднятых по тревоге эскадронов, атаковала неприятеля с тыла и причинила ему немалый урон убитыми и еще большие взяла пленных. Однако более сильные вражеские отряды (а порой и вся их кавалерия) время от времени разворачивались и наносили ответные удары, так что бригаде Кливленда приходилось останавливаться и отступать, но она упорно продолжала преследование тем же порядком, перебив и взяв в плен более ста человек — за весь март месяц неприятель ни разу не понес таких потерь, как в этот день. Известия о случившемся и приказы главнокомандующего застали Горинга за очередной веселой пирушкой; он встретил их хохотом, а прибывших с ними гонцов презрительно высмеял как паникеров. Кутеж продолжался, пока вся неприятельская кавалерия не прошла через расположение его войск, но и после этого Горинг не бросился за ней в погоню. Таким образом, отряд Балфура (не считая тех, кого подвели измученные кони и кто по этой причине попал в плен) добрался до Лондона с меньшими потерями и усилиями, чем это можно было предположить — к великому позору армии короля и ее гарнизонов, находившихся на пути неприятеля. За столь вопиющую бездеятельность никто не ответил: все слишком хорошо знали, что старший начальник не исполнил свой долг, а потому строгое расследование поведения остальных было сочтено нецелесообразным.

На следующий день, после ухода кавалерии, Эссекс собрал всю свою пехоту, оставил Лоствизил и двинулся к Фоуи, приказав разрушить за собой мост. Но Его Величество с только что возведенного на холме укрепления заметил, что происходит, и послал роту мушкетеров, которые быстро разгромили оставленный неприятелем отряд и таким образом спасли мост; через него король тотчас же выступил вдогонку арьергарду парламентской армии, который отходил так стремительно (хотя и в недурном порядке), что бросил две полукульверины и еще две хорошие пушки, а также часть амуниции. День этот прошел в жарких схватках, в которых погибло немало народу, и если бы королевская кавалерия была многочисленнее (а из ее состава сражалось, хотя и блестяще, лишь два эскадрона гвардии), то он завершился бы для врага кровавым побоищем. Наступил вечер, король остался на поле битвы, причем в такой близости от неприятеля, что выпущенная из парламентских орудий картечь (Его Величество как раз ужинал) ложилась буквально в нескольких ярдах от него. На следующий день (воскресенье, 1 сентября)