Избранное в двух томах. Том II - Варлам Тихонович Шаламов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рабочей силы было сколько угодно, бараки были выстроены, но сердце начальника ОЛПа тосковало: не было клумбы, не было газона с цветами. Все было под руками – и трава, и цветы, и газон, и рейка для палисадника, не было только человека, который мог бы провешить клумбы и газоны. А без клумб и газонов, без симметрии лагерной, какой же это лагерь – хотя бы и третьего класса. Барагону было далеко до Магадана, Сусумана, Усть-Неры.
Но и третий класс требует цветов и симметрии.
Ткачук опросил поголовно всех лагерников, съездил в соседний ОЛП – нигде не было человека, имеющего инженерное образование, техника, который может провешить газон и клумбу без нивелира.
Таким человеком был Михаил Иванович Новиков. Но Новиков из-за своей обиды и слушать не хотел. Приказы Ткачука уже не были для него приказами.
Ткачук при бесконечной уверенности в том, что арестант все забывает, предложил Новикову провешить лагерь. Оказалось, что память заключенного гораздо цепче, чем думал начальник ОЛПа.
День «пуска» лагеря приближался. Провешить цветник никто не мог. За два дня до открытия Ткачук попросил Новикова, ломая свое самолюбие, не приказом, не советом, а просьбой.
На просьбу начальника ОЛПа Новиков ответил так:
– О том, чтобы по вашей просьбе мне что-нибудь делать в лагере, не может быть и речи. Но, чтобы выручить, я подскажу вам решение. Попросите вашего фельдшера, пусть он мне скажет – и все будет готово в какой-нибудь час.
Весь этот разговор с соответствующим матом по адресу Новикова был мне передан Ткачуком. Оценив ситуацию, я попросил Новикова провешить лагерь. Все было кончено в какие-нибудь два часа, и лагерь сиял чистотой. Клумбы были разбиты, цветы посажены, ОЛП открыт.
Новиков уехал из Барагона с самым последним перед зимой пятьдесят третьего – пятьдесят четвертого года этапом.
Перед отъездом мы повидались.
– Желаю вам уехать отсюда, освободиться по-настоящему, – сказал мне человек, который сам себя освободил. – Дело идет к этому, уверяю вас. Дорого бы я дал, чтобы встретиться с вами где-нибудь в Минске или в Москве.
– Все это пустяки, Михаил Иванович.
– Нет, нет, не пустяки. Я – пророк. Я предчувствую, я предчувствую ваше освобождение!
Через три месяца я был в Москве.
‹1972›
Анна Ивановна
(Пьеса)
Памяти Г. Г. Демидова
Действующие лица
Анна Ивановна Родина.
Прораб.
Следователь.
Врач.
Главный врач.
Санитарный начальник.
Гриша.
Блатарь.
Десятник.
Оперативник.
Дежурный.
Большой начальник.
Маленький начальник.
И другие – заключенные и вольнонаемные, мертвые и живые.
Картина первая
Дорожная столовая
Вечер или ночь, все равно. Зима. Дорожная столовая, где обеды только днем. Четыре столика, печка-полубочка топится. Буфетная стойка. Над стойкой, как и над тысячью других стоек, – картина Васнецова «Три богатыря». Работает буфетчица Анна Ивановна. За столиками – шоферы, проезжающие. Едят свое, берут только чай – кипяток в буфете, наливая в жестяные кружки, или спирт, который Анна Ивановна черпает жестяной меркой. Входит первый шофер.
Первый шофер. Анна Ивановна, мужик твой приехал.
Анна Ивановна. Где же он?
Первый шофер. Пошел в контору.
Анна Ивановна. Ну, уезжаем, значит. В разведку.
Первый шофер. А буфет бросаешь. Такое дело хлебное.
Анна Ивановна. Всех денег не заработаешь.
Первый шофер. Но стремиться к этому надо… (Смеется.) А ребенка куда?
Анна Ивановна. Пока будет в детском саду. В интернате. В тайгу не возьмем.
Первый шофер. Все обдумали, значит.
Дверь открывается и впускает облако белого пара – кто-то придерживает дверь. Когда пар рассеивается – на первом плане у раскаленной печки-полубочки оказываются четыре одинаковых человека, одетых в старые телогрейки и ношеные бушлаты, черные матерчатые шапочки «бамлаговки», заплатанные стеганые брюки и ношеные бурки, сшитые из старых телогреек. Вместо шарфов – грязные полотенца или портянки. Латаные рукавички. Все они на одно лицо – опухшие, отекшие, белокожие от долгого сидения в лагерной тюрьме. Все четверо глубоко равнодушны и к своей будущей судьбе, и к своему прошлому, и к своему настоящему. Ко всему, что они видят перед собой. Несколько сбоку – два конвоира с автоматами наперевес.
Первый шофер. В Магадан?
Конвоир. В Магадан.
Первый шофер. На следствие?
Конвоир. Нет. Это – приговоренные.
Лица заключенных не выражают ничего. Все они жмутся к печке, не расстегивая бушлатов.
Анна Ивановна. А водитель где?
Конвоир. Водитель лег спать в машине. В кабине. Больше ехать не может. Отдохнет – и поедем. Переобуйтесь в тепле, вы…
Конвоиры переобуваются по очереди.
Первый заключенный. Докурить бы, гражданин.
Конвоир. А ты видел, что я закурил, да? Вот буду закуривать, тогда и пососешь.
Анна Ивановна. По двести или по сто?
Конвоир. Нам спирт в дороге нельзя. Чаю горячего нет?
Анна Ивановна. Чай есть.
Конвоир. Налей по кружке нам и им. Нам с двойным сахаром.
Анна Ивановна. У нас весь одинаковый.
Конвоир. Ну, давай одинаковый.
Анна Ивановна приносит и раздает чай заключенным. Те с трудом держат горячие жестяные кружки в руках. Наконец одному удается отхлебнуть.
Первый заключенный. Сладкий!
Входит второй шофер.
Второй шофер. Чифирку подварим, Аня?
Анна Ивановна. Вон в печке подваривайте.
Второй шофер. А на плите?
Анна Ивановна. Плита потушена сейчас. Утром печник придет, перекладывать будет. Вот кипяток. Чай, вернее.
Шофер хлопочет с чифирем возле печки. Красноватое пламя из открытой дверцы по-новому освещает столовую. Входят третий шофер и старатель.
Третий шофер. Здравствуй, Аня.
Анна Ивановна. Здравствуй.
Третий шофер. Налей-ка нам.
Анна Ивановна. По сто граммов?
Третий шофер. По двести. Рейс кончен. Проклятый этот рейс. Получи.
Анна Ивановна. Возьми сдачу, Коля.
Третий шофер. Бери, Анька. На материк уезжаю. Полный расчет получил.
Анна Ивановна. И пропуск в кармане?
Третий шофер. Пропуск должны дать в Магадане.
Анна Ивановна. Возьми деньги.
Третий шофер. Зачем ты меня обижаешь, Аня?
Старатель. Бери! План – во! Золотишко – во. (Вытаскивает деньги.) Бери. Первый металл!
Анна Ивановна. Я тебя и не знаю вовсе. Коля хоть обедал здесь не один раз.
Старатель. Бери, мамаша. (Открывает чемодан, полный денег.)
Анна Ивановна. Я тебе не мамаша.
Старатель. Ну, дочка.
Анна Ивановна. И не дочка. Убери деньги. Так вы и до материка не доедете.
Старатель. Доедем. А если это потеряем – у нас другое есть. Мы – с понтом.
Анна Ивановна. Золото, что ли, везете? Там, говорят, на самолетах-то обыскивают всех, как в Бутырской тюрьме в Москве. Не глядят, кто вольный, кто зэка, во все дырки смотрят.
Старатель. Говорят…
Анна Ивановна. Вот и придется вам
