Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

Тенденция покончить с феодальной обособленностью отдельных земель проявляется и в искусстве. В частности, это сказалось в том, что лучший московский мастер начала XV в., непревзойденный Андрей Рублев, поехал во Владимир и расписывал там обветшавшие владимирские соборы.

Особое положение Москвы как центра русского народа сказывается в литературе и искусстве. Центральное политическое событие времени Дмитрия Донского – Куликовская битва – порождает целый цикл сказаний о Мамаевом побоище. В этих сказаниях проводится мысль о том, что время бедствий русского народа кончается. Татарское иго, началом которого московские книжники считали битву при Калке, потрясено победой на Куликовом поле, поэтому «Задонщине» предпосылается расчет лет от Калатской битвы (т. е. битвы на Калке) до Мамаева побоища. Нельзя не обратить внимания на то, что ни одно событие XIV в. не было прославлено в таком числе сказаний, как Куликовская битва, сделавшаяся символом победы русских над татарами, победы, неразрывно связанной с Москвой и ее князем Дмитрием Донским.

XV столетие было временем очень трудным для Москвы. Разорение посадов Москвы в 1409 г. от отрядов Едигея, длительная феодальная война и соперничество Василия Темного с Дмитрием Шемякой, опустошительные пожары и эпидемии задерживали рост города, мешали накоплению культурных богатств. И тем не менее в XV в. еще ярче становится значение Москвы как передового русского города.

К середине XV в. старые связи со странами Средиземноморья ослабли. Турецкие завоевания положили конец Византийской империи и итальянским колониям на черноморских берегах. Москва продолжала торговать с Югом, но все яснее становится ее посредническое значение в торговле Запада с Востоком. Для европейца, возвращавшегося из долгого путешествия по странам Востока, Москва XV в. казалась первым европейским городом, где можно было отдохнуть после долгих скитаний и чувствовать себя в безопасности. «12 сентября 1476 г. вступили мы, наконец, с благословением Божиим в Русскую землю», – пишет итальянский путешественник, возвращавшийся в Европу из Персии. «26–го числа прибыл я, наконец, в город Москву, славя и благодаря всемогущего Бога, избавившего меня от стольких бедствий и напастей», – вырывается у того же путешественника вздох облегчения.[1029] Позади остались голые степи, восточные города с произволом их властителей. Впереди Европа, а Москва – уже европейский город, связанный постоянными сношениями с Италией. Только так можно объяснить приведенные выше слова путешественника.

В Москве постоянно жило некоторое число выходцев из Западной Европы. Поляки, немцы, итальянцы, греки, болгары и сербы встречались на ее узких улицах, а самое главное – общественный строй России был близок и понятен европейцам. Недаром знаменитый Герберштейн в начале XVI в. обращал особое внимание на религиозные обряды русских, разъясняя своим соотечественникам, что русские такие же христиане, как и они, только отличаются от них своими религиозными обрядами. Западноевропейские обычаи проникали ко двору, и мы неожиданно узнаем о существовании при дворе московского великого князя Василия

Дмитриевича рыцарских турниров («игрушки»), во время которых был заколот княжеский кормиличич.[1030]

В самой Западной Европе все более устанавливался взгляд на Русскую землю как на передовой оплот христианских земель на Востоке. Русский митрополит Исидор занял почетное место на Флорентийском соборе 1439 г., получив кардинальскую шапку и звание апостольского легата. Конечной целью унии, которой добивался папа Евгений, было присоединение к римской церкви многочисленных русских, греков, румын, болгар и сербов. Поэтому папа извещал Василия Темного «о благословенном успехе Флорентийского собора, славном в особенности для России, ибо архипастырь ее более других способствовал оному».[1031] Отказ московского великого князя принять унию был равнозначен провалу всего предприятия, задуманного римской церковью. Так это расценивают и некоторые современные католические историки.

Та посредствующая роль звена, связывающего Запад и Восток, которая выпала на долю Москвы, ярко очерчивается и в известиях о сношениях Москвы с Востоком. Эти сношения в основном поддерживались при помощи великой волжской дороги. Ближайшим посредником в торговле Москвы с Востоком служила Казань, выросшая ко второй половине XV в. в крупный город, где собиралась ежегодная летняя ярмарка. На нее съезжались русские купцы «и многие иноземцы далния и торговаху с Русью великими драгими товары».[1032] В восточной торговле соперничала с Москвой все еще богатая Тверь, но уже намечались признаки преобладания Москвы. В конце XV в. московские митрополиты посылали в Казань своих купчин, снабжая их особыми рекомендательными письмами к казанским князьям. В Москву гонят свои конские стада ногайские татары и располагаются для торговли лошадьми на больших лугах под Симоновым монастырем. Вместе с лошадиными барышниками приезжают и другие купцы с Востока. Для государей Средней Азии далекая Москва начинает представляться столицей великого и богатого народа, и в Москве появляется посол чагатайского султана Усейна для переговоров «о любви и дружбе».[1033]

Почти одновременно прибывает в Москву посольство грузинского царя Александра. Героически обороняющаяся от напора турок и персов Грузия уже ищет поддержки на далеком севере, в Русском государстве. Нельзя без волнения читать слова грамоты грузинского царя, обращенные к Ивану III: «…веры нашие крепости всесветлый государь, всем еси государем прибежище, бедным еси подпора и бесерменом еси надея, законной земли грозный государь».[1034]

Истинное значение этих связей Москвы с Востоком обнаруживаем при чтении посольских дел по сношениям России с Турцией в начале XVI в. Когда султан Сулейман Великолепный запретил крымскому хану воевать с московским государем, хан написал султану следующее: «Не велишь мне пойти на московского и на волошского, ино мне чем быти сыту и одету. А московский князь великий стоит на тебя с одного Кизылбашом. Прислал к нему Кизылбаш посла своего, и князь великий дал Кизылбашу пушек много, и мастеров, и доспехов».[1035] Слух о помощи Василия III персам (Кизылбашу) был ложным, но показательно, что этому слуху верили в Константинополе, где смотрели на Москву как на военный арсенал, откуда персы могли получить пушки и доспехи.

Многочисленные нити связывали Москву с Востоком и Западом, создавали из нее подлинный крупнейший международный центр. Если для Запада Москва была, крайним пунктом европейского цивилизованного мира, то для Востока она являлась также конечным пунктом восточной цивилизации. Эта мировая международная роль Москвы до сих пор не отмечена в наших исторических работах, в которых привыкли рассматривать московскую культуру XV–XVI вв. с точки зрения передовых европейцев того времени, умевших ценить только свою культуру и считавших все чужое низким, мелким и отсталым.

Наряду с этим международным значением Москвы, окончательно сложившимся уже ко времени княжения Ивана III, все яснее становится ведущее значение Москвы как передового и направляющего центра русской культуры XV–XVI вв. Мы встречаемся с поразительным разнообразием способов распространения политического влияния Москвы на другие феодальные центры, хотя бы на Великий Новгород. Новгородцы рано появились на русском севере, но деятельность их за пределами бассейна Северной Двины ограничивалась военными экспедициями и собиранием дани. Московские князья уже в конце XIV в. поступили по—иному. Центром утверждения русского влияния в глухой стране зырян (коми) явилась вновь основанная Пермская епископия. Владычный городок на Усть—Выми был не только укрепленным замком, но и местом, откуда русская культура распространялась среди зырян, для которых первый пермский епископ Стефан изобрел особую азбуку. Есть предположение, что для новой епископии были заново составлены сборники законов и особая Кормчая, включившая в свой состав Русскую Правду.[1036] Таким образом, военная экспедиция на север сопровождалась и своеобразной культурной миссией, и это в тяжелые годы татарского ига!

Несомненной особенностью московских культурных тенденций являлось стремление отказаться от местных сепаратистских стремлений, типичных для эпохи феодальной раздробленности, выдвинуть на их место идею общерусского единства. Конечно, эта идея выросла не сразу и не являлась только московским достоянием, но она получила особенное развитие именно в Москве. Видимым показателем этой идеи было составление общерусских летописных сводов, время появления которых относится к первой половине XV в.[1037] Далеко еще не все ясно в истории появления этих сводов, но одно несомненно: их существование. Общерусские летописные своды ставили своей задачей дать историю не одного какого—либо княжества, а всей Русской земли в целом и, надо сказать, разрешали эту задачу более или менее удачно в рамках летописных произведений и с их особой формой исторического повествования. В Москве возникла и первая попытка создать труд, посвященный общемировой истории, с включением в нее русских исторических событий. И хотя составление этого труда приписывается сербу Пахомию Логофету, общая тенденция «Хронографа» московская.