Королевская кровь 12. Часть 2 - Ирина Владимировна Котова

Ли Сой коснулся вьюнка перстнем, и он раскрылся. Алекс шагнул внутрь, уже понимая, кто недвижимо лежит там.

Черныш увидел остановившегося перед Алмазом Алекса, но даже не пошевелился.

— Последней его просьбой было помочь вам, — сказал он, глядя на сияющий в темноте вьюнок. — А я не смог. Портал закрылся раньше. И помочь ему не смог. Не хватило меня.

Алекс выдохнул — и откинул ткань, чтобы посмотреть на высохшего, совершенно не похожего на себя учителя. Очевидное истощение резерва почти в ноль.

— Почему вы не ушли, Данзан Оюнович? — спросил он сипло. Глаза снова жгло, и он потер их ладонью.

— Вьюнок не выпустил, — ответил тот так же безучастно. — Я подумал… хорошо, этот портал закрылся, но я же могу пройти на помощь к вам через тафийский. Просил у духа сил, чтобы пополнить резерв, просил, чтобы выпустил. Но нет… нет. А этот дурень так любил вас, что все до капли отдал, чтобы Тротт смог выйти. Сказал, что вы ему как дети. Себя не поберег… старый дурак. Старый дурак.

Алекс вновь с усилием потер глаза.

— Я должен арестовать вас и проводить в камеру до суда, Данзан Оюнович, — напомнил он. — И потом вас передадут Бермонту.

Черныш поднялся — на шее его брякнули пустые амулеты. Напрягся Ли Сой, готовый ловить одного из сильнейших магов, и Алекс тоже выставил щит.

Но Черныш просто протянул вперед руки и позволил себя сковать Путами. И беспрекословно шагнул в Зеркало, открытое в подвал Зеленого крыла.

* * *

Под звон гонгов и колоколов, которыми священники извещали о конце войны, выходили на свет из подвалов в Бермонте. Выглянула во внутренний двор королева Полина, сжимая в руках письма от сестер — включая короткую записку от Алины. Улыбнулась солнцу. Посмотрела, как Тайкахе прошел мимо, смирно сел у озерца и тут же начал играть с маленькими посвистывающими пташками.

В темноте и неизвестности подземелья ее спасла только переписка с Мариной и редкие письма от остальных сестер. Между докладами наблюдателей о том, что творится снаружи, между молитвами и решениями, которые то и дело приходилось принимать о размещении людей, об их довольствии и оборудовании спальных мест к Полине то и дело порхала огнептица. Поля читала письмо от Марины, беззвучно смеялась и писала ей в ответ.

«Как ты, вдвойне беременная? — писала она Марине. — Мы сидим в подземной часовне, скучно неимоверно. Только что получила письмо от Ани, что мой муж жив, но, как всегда, ранен до бессознательного состояния. Как ты думаешь, это повод, чтобы превратиться в стерву и держать его впредь у юбки?»

Марина отвечала, что Ани писала и ей по поводу ее мужа, и что держать у юбки вряд ли получится, потому что Пол не носит юбок. Они обменивались радостью по поводу возвращения Алины, гадали, что происходит в Иоаннесбурге, поддерживали друг друга. Они общались так, будто мир обязательно выстоит. Хотя обе понимали, что им может и не повезти.

Но им повезло.

Алина вернулась. Демьян жив. Сестры тоже. Планета спасена. Что еще нужно для счастья?

Разве что вспомнить, что в отсутствие короля именно она — королева.

Она оглянулась и осмотрела своих фрейлин и гвардейцев. И, вздохнув, начала отдавать приказы. Собрать кабинет министров через два часа — и к этому времени должна быть хотя бы первичная информация о разрушениях в стране. Послать патрули по городу, пока не развернулись спасательные работы — проверить, кому нужна помощь. Организовать горячее питание для пострадавших…

Она говорила и говорила — а думала о том, что, когда Демьян вернется, ему не будет за нее стыдно. Так же как ей не стыдно за такого мужа.

* * *

Анхель появились и в столице Рудлога Иоаннесбурге. Они не делали различия между иномирянами и туринцами — лечили всех детей Триединого. И только невидши, противоестественные существа, созданные из мертвой плоти несчастных жертв богов, падали замертво — потому что мертвому не должно быть живо, а души должны получить покой.

Заработала наконец связь, и перемалываемые армией тха-норы, знающие языки Туры, услышали на улицах столицы женский голос, который твердо и жестко говорил:

— Воины Лортаха! К вам обращается королева Рудлога! Ваши боги мертвы! Сдавайтесь, и мы оставим вам жизнь. Ваши боги мертвы!

Вслед за ней звучала речь на лорташском, в которой говорящий тяжело и неохотно повторял слова королевы: так, чтобы даже простые нейры все поняли.

Разобщенные, напуганные явлением огненной птицы, уничтожившей всех раньяров, согретые теплом от анхель — и неспособные понять, что это за сила, которая милосерднее и мощнее их богов, никогда не исцеляющих, а только уничтожающих, — выбиваемые с улиц и переулков, враги начали складывать оружие. Не все. Кто-то продолжал бессмысленное сопротивление, кто-то пытался сбежать — и все они были уничтожены вместе с тха-охонгами. В плену оказалось около полутора тысяч иномирян.

Столица медленно приходила в себя. Люди выглядывали из подвалов и храмов, поднимались из метро.

Многие из них за этот день потеряли дома. Но сохранили жизнь — потому что под землей защищал их своей мощью Великий Бер.

Мариан Байдек вернулся в покои после того, как проверил, что каждый из его гвардейцев получил медицинскую помощь, а тела погибших опознаны. Гвардейский корпус потерял более двух сотен человек убитыми, почти половина гарнизона была ранена, и Мариан был черным от усталости и горя.

Он так устал, что, тяжело улыбнувшись Василине, впервые за всю жизнь рухнул на кровать, не переодевшись и не сходив в душ, прямо в окровавленной, провонявшей порохом, жженым хитином и муравьиной кислотой форме. Рухнул и заснул.

Василина посидела рядом, тихо гладя его по голове, а затем поднялась и направилась в парк. Туда, где стояла семейная часовня Красного Воина, рядом с которым всегда цвел шиповник и лежала смятая ударом гигантская наковальня.

Она зашла в тихую часовню — в ней горели свечи и порхали огнедухи. Отец Иоанн сидел на постаменте, увитом шиповником, положив молот на колени, и смотрел на свою дочь.

Василина подошла ближе, посмотрела на него. Поклонилась.

— Спасибо, — сказала она тихо.

От статуи отделился призрачный светловолосый мужчина. Протянул руки к королеве, взял ее за плечи и поцеловал в лоб.

— Ты — моя гордость, — сказал он, и слова эти громовым эхом прокатились по маленькой часовне. —