RAEM — мои позывные - Эрнст Кренкель

— Для смазки подшипника земной оси!

Нетрудно было догадаться, что так мог поступить лишь один человек в экипаже Головина — бортмеханик Кекушев. Этот коренастый, широкоплечий человек производил впечатление личности в высшей степени солидной. Мастером своего дела он был великолепным. Но не только это принесло ему славу в полярной авиации. Был Кекушев еще и редчайшим мастером розыгрыша. Особенно нашумела история с часами Шмидта. Сценарий этой истории был разработан Кекушевым заранее и осуществлен во время одного из перелетов, когда им пришлось облететь все наиболее крупные станции Арктики. На каждой происходило примерно одно и то же. Сидят полярники за столом, а Кекушев спрашивает:

— Ребята, а вы заказали часы со Шмидтом?

— Какие часы?

— Эх, ребята, вы все прохлопаете. В Амдерме уже давно список послали…

— А что это за часы?

— О, это прекрасные часы… Они с гирями, а когда начинается бой, то открывается окошечко и оттуда выскакивает не кукушка, а голова Шмидта. Сходство портретное. Борода, как в натуре. Он и отсчитывает бой часов вместо кукушки.

— Ох, как здорово, а где их купить?

— В Москве, в Центральном универмаге. Телеграфируйте директору, сколько часов вам.

Директор магазина с пачкой телеграмм пришел в Политуправление Главсевморпути. О беседе Кекушева с начальством можно было только догадываться.

После того как экипаж поприветствовал Северный полюс, самолет СССР-Н-166 стал возвращаться.

Полет Головина заставил нас пережить несколько острых минут. Когда самолет прошел уже большую часть пути от полюса до острова, наш аэродром стало закрывать надвигающимся туманом. То ли аппаратура у Головина подвирала, то ли он сам немного просчитался, не знаю, но, во всяком случае, летчик промахнулся и вышел западнее острова.

Мы волнуемся. Большая часть нашего коллектива — представители пятого океана. Что такое контрольный срок полета и каков он у самолета Головина, известно всем досконально. Пилот плутает. Туман все гуще и гуще, а бензин, по подсчетам специалистов, уже кончился. Нас всех колотила мелкая дрожь… Шутка ли — экспедиция на полюс еще не началась, а над нами нависло такое страшное ЧП, как гибель самолета и потеря людей.

И вот, когда по всем расчетам специалистов самолет Головина уже просто не мог лететь, послышался шум мотора и машина ворвалась, чуть ли не на бреющем полете. Площадка, как уже говорилось, была на куполе ледника на высоте четырехсот метров. Но купол — в тумане, и Головин стал садиться прямо около жилых домов. Никто этого «аэродрома» не мерял. Взлетел с него только маленький У-2, но Головин решительно плюхнулся на этот пятачок. Деваться ему было больше некуда. Самолет еще катился, когда замолкли моторы.

Начались объятия. Головин целуется со Шмидтом, затем подходит к машине, открывает контрольный кран главного бака и оттуда, на глазах всей собравшейся публики, вытекает — я видел это собственными глазами — одна-единственная столовая ложка бензина.

Прошло еще две недели, прежде чем погода нам, наконец, улыбнулась. На нашем маленьком У-2 Яков Мошковский вывез Дзердзеевского на высоту трех тысяч метров, и главный синоптик благословил вылет.

У дверей жилого дома появился трактор «Сталинец». Во всеоружии своих шестидесяти сил он готов был тащить к летному полю сани, скорее похожие на плот. Полозьями служили толстенные бревна, зашитые сверху не менее внушительными трехдюймовыми досками. На этих санях перебрасывались на купол бочки с горючим и маслом.

Казалось бы, брать с собой нечего — личные вещи уже в самолете. Засовывай в карман, зубную щетку, вешай фотоаппарат — и в дорогу. Однако и тут набралось много разного скарба. Штурманы везут приборы, радисты — аккумуляторы, бесчисленными кулечками и пакетиками обросла и наша четверка.

Добавочная поклажа — чистая контрабанда. Стараемся побольше напихать в карманы. Там можно обнаружить и пачки папирос, и питьевую соду, и горсть гвоздей. Борьба идет за каждые сто граммов. В наволочке везем селедки, возмущая соседей вытекающим из этой не самой надежной тары рассолом. Мы успокаиваем их: если рассол вытечет, самолету будет легче.

Трактор пыхтит. Мы потихоньку ползем в гору, со скоростью пешехода преодолевая четырехкилометровый путь. И, когда достигаем цели, перед нами открывается панорама бухты. Отсюда многие экспедиции пытались достичь полюса.

На площадке нас ждет работа. Несколько дней назад прошел снег. Его пригрело солнышко, он подтаял и примерз. Вооружившись лопатами, мы счищаем снег. Шум стоит страшнейший.

На нашем воздушном такси У-2 со станции прилетели Шмидт и Дзердзеевский. На купол наползал туман. Погода явно портилась. И мы, и летчики не скрывали своего огорчения. Но «бог погоды» Дзердзеевский успокаивает:

— Туман не надолго, скоро можно будет лететь!

Еще до того как купол закрыло туманом, У-2 привез со станции термосы с ужином из двух блюд. Бедный Жюль Верн, даже его гениальному воображению не под силу было нарисовать картину, которую мы видели воочию. На далеком севере, на куполе ледника, поднявшегося на 400 метров над уровнем моря, ревут четыре тысячи лошадиных сил моторов первого самолета, отбывающего к полюсу, а пока ревут моторы, повар в белом фартуке кормит из термосов ужином улетающих. Вот и придумай что-либо более будничное и более фантастичное!

Никто не произнес слова «вылетаем», но в одно мгновенье это стало ясно. Вылетаем одни — первым идет к полюсу флагманский самолет Н-170 Михаила Васильевича Водопьянова, второй пилот Бабушкин. На нем летим мы четверо, Шмидт, флаг-штурман экспедиции И. Т. Спирин. Ему и Жене Федорову, с их астрономическими инструментами, предстоит отыскать среди снега и льда полюс и привести машину к этой заветной точке.

Погода отличная. Пятый час утра по московскому времени. Сняты чехлы. Механики дают полные обороты, проверяя моторы. За самолетом мириадами алмазов вздымается снежная пыль. Именно в этот момент — ни раньше, ни позже — милейший местный доктор, встретивший нас, надев трогательную нарукавную повязку с красным крестом, пожелал сделать снимок на память. Отказываться неудобно — хозяева были так гостеприимны…

Глядя на доктора, ловлю себя на мысли, что он одновременно похож и на Чехова и на его героев. Доктор очень мил, но аппарата его мы боимся. Наверное, последним воплем техники он был вскоре после изобретения Дагерра и Ньепса. Во всяком случае, светосила этой камеры такова, что даже при ярком солнце надо крепко держаться друг за друга, чтобы изображение не получилось смазанным. Воздавая должное доктору, держимся.