Агата Кристи. Английская тайна - Лора Томпсон

Таким образом, вполне вероятно, что ее застенчивость отчасти объяснялась и нежеланием показываться на глаза кому бы то ни было, кроме тех, кто ее хорошо знал. Подруга дочери Стивена Гленвилла встретила ее в пятидесятые годы на званом обеде в салоне ректора Кингз-колледжа: «Ее вид удивил меня: грузное, какое-то бесформенное тело и избыток помады». Это было правдой, и Агата прекрасно отдавала себе в этом отчет, но видеть подтверждение тому на фотографиях было огорчительно, как она признавалась Эдмунду Корку. «Порой даже не представляешь (хвала Господу), как ужасно выглядишь на самом деле, — писала она в апреле 1957-го. — Хорошо ли это для самого человека — не представлять? Нет». Ощущение было таким же, как после 1926 года, — чудовищное расхождение между тем, как видели ее другие, и тем, как видела себя она сама. Особенно мучительно она чувствовала разницу, когда создавала образы таких ослепительных молодых девушек, как Джина Хадд из «Игры зеркал», которая говорит о своей красоте: «Это, знаете ли, ненадолго». В своем потаенном воображаемом мире Агата по-прежнему была неразрывна с Джиной, какой когда-то была сама: сидя в саду Гринвея, она все еще ощущала внутри себя, грузной умиротворенной женщины, присутствие юной мисс Миллер, освещенной солнцем, радостной. Во внешнем мире подобная иллюзия была невозможна — слишком много реальности он навязывал. Так слава, которая выставляла напоказ и сковывала жизнь Агаты, в то же время становилась ей необходима, ибо предоставляла возможность оберегать свое уединение и чувствовать себя свободной.

Была Агата скрытна и в том, что служило причиной ее славы: в отношении своих писаний. «Как, черт возьми, у нее это получается?» — вопрошал ее издатель из «Пенгуин букс» и друг Аллен Лейн[398] в 1955 году в радиопрограмме «Крупным планом», посвященной Агате. Хороший вопрос. «Мы переиздали десять произведений Агаты тиражом сто тысяч экземпляров каждое. Мы продали около двух с половиной миллионов только этих десяти изданий. Я понимаю — хотя бы по ее продуктивности, — что она необыкновенная труженица, и тем не менее я никогда не видел, чтобы она вообще что-нибудь писала».[399]

Даже близкие ничего не знали о ее работе. «Просто в один прекрасный день она объявляла за ужином, что хочет нам кое-что прочесть, — рассказывал ее зять Энтони, — и мы все охали».[400] В отличие от большинства писателей у Агаты не было ни малейшего желания обременять окружающих своими творческими муками. Она просто скрывалась у себя в комнате — в редких случаях удалялась в Гринвей (в основном ее книги были написаны в Уинтербруке или на Востоке) — и там работала.

Удивительно, как ей удавалось так уединяться от всех, при том что она никогда намеренно не окружала таинственностью то, что делала. Но от этого все становилось еще более таинственным. Хоть горячечная активность околовоенных лет никогда больше не повторялась, непреодолимая потребность писать по-прежнему не покидала ее: то, что она называла «леностью» (одна книга в год), большинство других писателей сочли бы высочайшей продуктивностью, особенно после шестидесяти. Писательство было средоточием ее жизни — это очевидная истина, которую она всегда пыталась отрицать. В книге «Расскажи мне, как живешь…» Агата изображает себя такой, какой следует быть жене археолога, а в «Автобиографии» — нормальным человеком, который со вкусом и удовольствием живет своей жизнью, а книги пишет между прочим — такая докука! — просто чтобы оплачивать собственные удовольствия: милая Агата, талантливая любительница, которой посчастливилось сорвать джекпот и которая никогда не думала о себе как о настоящей писательнице, а только как о всего лишь удачливой и трудолюбивой ремесленнице! Что значат книги в сравнении со стряпней, вождением автомобиля, отчисткой слоновой кости с помощью кольдкрема «Пондз» на раскопках у Макса?

Но это было лукавством: еще одной гранью конструкта «Агата Кристи» — якобы заурядной милой дамы, которой посчастливилось иметь талант вводить людей в заблуждение. «Сама не понимаю, почему пишу так много, — сказала она в интервью „Обсервер“ в 1969 году. — Особенно учитывая тот факт, что каждый раз, заканчивая книгу, я говорю себе: „Это было последним, что я написала“». В 1955 году, в программе «Крупным планом» (неопасная дань публичности, на которую Агата согласилась скорее всего потому, что в передаче участвовали люди, которым она безоговорочно доверяла: Аллен Лейн и Ричард Аттенборо), она сказала: «Часто друзьям бывает любопытно узнать, как человек работает. „Каков твой метод?“ — спрашивают они. Должна вас разочаровать: никакого особого метода у меня нет… И если у вас такая же насыщенная жизнь, как у меня, вам тоже очень трудно выкроить пару недель, в течение которых вас ничто не отвлекало бы».

Сдержанность в отношении своей работы сидела в ней глубоко и в некотором роде тоже была следствием 1926 года. Агата хотела защитить себя от посторонних взглядов во всех смыслах. Она писала под именем Агата Кристи, что являлось превосходной защитой, а также под псевдонимом Мэри Вестмакотт, который оберегал ее вплоть до 1949 года, пока колумнист «Санди таймс» не раскрыл читателям, что эти две дамы — одно и то же лицо. Впрочем, это не было государственной тайной. Агата должна была сознавать, что рано или поздно правда выйдет наружу, но ей этого не хотелось. Рецензии на Вестмакотт были в основном куда более хвалебными, чем на Агату Кристи, но она не желала «присваивать» их. До самого конца она утверждала, что вестмакоттовские романы придуманы совершенно отдельно, словно бы другим писателем, и никогда не могли быть созданы Агатой Кристи.

Работая над этими книгами, она чувствовала полную свободу. Могла «забрести» куда угодно, коснуться любой идеи, когда-либо ее занимавшей, и даже углубиться в укромные уголки своего прошлого. Хотя в 1950-х она написала еще два, более слабых (но не менее интересных) вестмакоттовских романа — «Дочь есть дочь» и «Бремя любви»,[401] было ощущение, что дверь в помещение, где хранится откровение об Агате Кристи, та дверь, которая вела в ее сугубо личный и бесценный воображаемый сад, захлопнулась. «Все действительно смыто», — писала она Корку. Почти все лучшее было написано ею в 1930–1950 годах, тех самых, в течение которых она скрывалась за именем своего таинственного другого «я».

«Я считаю, что людей должны интересовать книги, а не их авторы!» — так писала Агата дочери Эдмунда Корка Пэт в 1964 году. В разных интервью она говорила о своих писаниях лишь в самой общей форме. «Полагаю, это то же самое, что приготовление соуса. Просто иногда удается правильно подобрать ингредиенты».[402] Она не выдавала никаких тайн — да и к чему? Единственно где можно найти ключики к тому, что она делала и как она это делала, так это в ее записных книжках. Их сохранилось около семидесяти, и они показывают, что за позой легкости и любительства скрывается исключительно тяжелый труд, коего стоило ей создание сюжетов.