Свидетель или история поиска - Джон Годолфин Беннетт

Происшедшее потрясло меня. Мог ли я придумать это? Я никогда не понимал роли Божьей Матери. Я читал историю церкви и знал, как величайшие ученые церкви, такие, как Фома Аквинский, устояли перед всеобщим требованием распространить культ теотоков. Ничто не было более чуждо моему образу мыслей, чем связь Божьей матери и движения, призванного соединить Христианство и Ислам.

Я рассказал преподобным отцам о своем переживании. Старший, наиболее святой человек, чья доброта растрогала меня до глубины души, сказал, что не видит ничего странного. в том, что Мария объединит всех, кто почитает господа чистым сердцем. С тех пор я осознал космическую значимость Присутствия Божьей Матери.

В последующий приезд я получил откровение, касающееся «Воли Господа». Годами я бился над проблемой: «Я не могу знать Волю Бога. Как же я могу ей покориться? Я даже не знаю, что от меня потребуется. Однажды, когда я выполнял латихан вместе с монахами, ко мне пришли слова из Второзакония: «Господь, Бог наш, Господь един есть. И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всей душою твоею, и всеми силами твоими. И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем». И затем слова из Левита: «…но люби ближнего своего, как самого себя. Я Господь». Пока во мне звучали эти слова, я вспомнил, как они вновь повторились с появлением Христа и в Коране. Они были и есть Воля Господа для меня и для каждого из нас.

Все эти соображения собрались в моем сознании. Меня переполняла любовь. Любовь к Элизабет трансформировалась в любовь ко всему человечеству. Затем исчезло все личное и человеческое. Я осознал, что любовь Господа и моя любовь суть одно и то же. Я стоял, дрожа и глубоко дыша. Я больше не мог выносить любовь, которая текла через меня, и лег на землю. Лежа на земле, я внезапно понял, что мне было показано еще кое-что. В этом не было слов, так что мне придется привести собственную интерпретацию. Я должен был удовлетвориться знанием Воли Господа в общем. Я был не готов к частностям. Но позднее мне будет открыто больше, гораздо больше. Пока же я должен удовлетвориться этим.

Это всего-навсего слова; и они не в состоянии передать той уверенности в выполнении обещания, которую я испытывал. Если, со своей стороны, я смогу полюбить ближнего, меня примет Любовь Господа.

Глава 27

Служение и жертва

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как я закончил «Свидетеля». Теперь, на семьдесят седьмом году жизни, я могу с некоторой отрешенностью взглянуть на человека, который писал его. Я увидел свою жизнь, как цепь «решающих откровений», каждое из которых было шагом вперед, но одновременно и ложной вершиной, с которой открывались новые пики. Много лет назад в момент прозрения я сказал Элизабет: «Любого простофилю я принимаю за Архангела Гавриила». Я видел скорее то, что хотел, чем то, что было на самом деле, убеждая себя, что вот это как раз и есть настоящая реальность. Пятьдесят лет назад Успенский сравнивал меня с героем одной китайской сказки, который настойчиво хотел жить на кладбище, так как верил, что мертвецы живы.

Результатом одного из тонких проникновений Гурджиева в человеческую природу стала его доктрина о «главной черте». У каждого из нас есть центральный признак, который окрашивает все наши реакции на мир. Это наше слепое пятно, и, хотя мы можем распознавать его проявления, мы не видим, откуда они исходят. Управляя нами механически или бессознательно, эта черта остается нашей основной слабостью, но, если нам удается отделиться и отнестись к ее деятельности критически, она становится нашим ценнейшим качеством. Не так давно я изучал проявление главной черты у более ста студентов и убедился, что она может быть опорным моментом в понимании некоторых необычных свойств человеческой психики.

Оглядываясь назад, в 1961 год, я вижу, как настаивал на том, что Пак Субух был «Архангелом Гавриилом», хотя уже давно мог бы понять, что Субуд гораздо более ограничен в своих возможностях, чем хотел казаться. Я сам не мог отделаться от мысли, что теряю свои позиции. В Кумб Спрингс дела шли плохо. Я устранился от его руководства и передал его другим с целью полностью посвятить себя написанию заключительного тома «Драматической Вселенной». Я не был вовлечен в работу в Кумб Спрингс, но и не был свободен от нее. Постоянные раздоры, финансовые трудности, наплыв гостей со всего мира- все это занимало слишком много времени и отрывало меня от спокойной работы над книгой. Осенью I960 года я осознал, что прекратил работу над собой и переложил на латихан то, чего должен был добиваться собственными усилиями. Не говоря никому ни слова, я вернулся к тому распорядку и упражнениям, которым научился от Гурджиева, и сразу же почувствовал себя лучше. Некоторые из моих старых друзей и учеников обратились ко мне, обеспокоенные подобными симптомами. Я предложил возобновить наши утренние упражнения, в особенности тренировку воли, требующую усилий и жертвы.

Поделившись наблюдениями, мы убедились, что латихан, великолепный способ открытия сердца, никак не действует на волю, поэтому необходимо восстановить нарушенное равновесие. Пару месяцев мы работали группой в сорок-пятьдесят человек так же, как и до появления Субуда. Это дошло до Субудского Братсва в Лондоне; многие были поражены и разочарованы. Паку Субуху полетели письма, в которых говорилось, что я нарушил все правила Субуда. Проводились многочисленные тестирования, подтвердившие, что я потерял свой путь и даже подпал под «влияние Сатаны». Как это уже неоднократно случалось в моей жизни, события были неправильно истолкованы, слухи ширились, пока наконец Пак Субух в Индонезии не убедился, что я объявил себя голосом Субуда на Западе и не признаю его авторитета. Как и прежде, я был отрезан от старых друзей и предоставлен самому себе выяснять, впал ли я в заблуждение или пробудился к новому пониманию.

Несомненно, латихан подарил много чудесного мне и Элизабет. Многие другие люди на моих глазах изменялись к лучшему. Мы стали свободнее, более открытыми и обрели надежду, которой не было до появления Субуда. Я ясно осознавал вред, принесенный ненужным пессимизмом и ограничениями гурджиевских групп. Я больше не мог поверить в пессимистическое кредо, сформулированное Ф. X. Брэдли в предисловии к «Видимости и Реальности» ["Appearance and Reality"]: «Когда все прогнило насквозь, человеку остается только смердеть как тухлая рыба». Я