Сердце Проклятого - Ян Валетов

Он едва успел перевести дух, как огонь прекратился. Выстрелов больше не было слышно. Быстрый взгляд вниз — и Якуб увидел, как по улице несутся «патфайндер» и два минивэна. Из радиаторной решетки одного из них хлестал белый пар, но оба «фольксвагена» висели у джипа на хвосте. От выбитой калитки вслед за машинами ковылял человек с автоматом в руках. «Ниссан» профессора как раз поворачивал, и боевик стрелял по джипу короткими очередями. Якуб поймал террориста в визир прицела и всадил ему пулю ровно по центру груди — такой выстрел был на 99 % смертелен, даже если на террористе надет жилет. Трудно жить с легкими, продырявленными собственными костями. Человек упал навзничь, его АК отлетел в сторону. Якуб перенес прицел на минивэн, шедший первым, и всадил в него четыре пули. Щелкнул боек — магазин опустел. На перезарядку винтовки ушло несколько мгновений, но за это время микроавтобусы исчезли из сектора поражения.

Справа рявкнул «галил» Зайда. Совсем рядом загрохотали выстрелы из автоматического оружия. Якуб бросился к отцу — тот оставался в неподвижности на краю крыши. С соседнего здания палили наугад. Ствол, торчащий над парапетом, просто поворачивался из стороны в сторону, стрелка не было видно. Зайд выстрелил еще раз и автомат умолк.

Старый бедуин повернулся к сыну.

Щека его была оцарапана или пулей, или каменной крошкой, выбитой из парапета. Рана кровила и Зайд нехорошо скалился. Якуб в страхе приобнял отца, оглядывая его одежду — не зацепило ли еще где-нибудь? Но бедуин был цел, зато очень зол. Значительно злее, чем полчаса назад. За всю свою жизнь Якуб не видел Зайда в ярости и, глядя на гнев, который клубился на дне отцовских черных глаз, вдруг понял, что не знал о родителе многого.

И предпочел бы не знать.

— Вниз, — просипел старый бедуин. Его шатало, правая часть лица дергалась, превращаясь в маску. — Он уходит!

— Они уехали, отец! Мы их не догоним! Мы сделали, что могли!

— Все, что могли? — выдохнул ему в лицо Зайд. — Ты еще не знаешь, на что мы способны… Вниз, Якуб! Снайпер не должен уйти! Я в первый раз в жизни промазал!

Бывают моменты, когда дело решают секунды.

Бывает, что нужны минуты или часы.

События на Кармеле развивались настолько стремительно, что группа быстрого реагирования, барражировавшая по району на нескольких боевых машинах, не сумела подоспеть в срок. Помощь действительно была близка, но все же опоздала. С того момента, как у дома Криницкой раздались первые выстрелы, и до того, как группа спецназа получила сигнал тревоги, прошло менее минуты. На то, чтобы добраться до места происшествия, понадобилось еще четырнадцать — помешали мгновенно возникшие пробки.

К этому времени перестрелка уже превратилась в погоню.

Глава 20

Адриатическое море

неподалеку от острова Крит

62 год н. э.

Желудок был пуст вот уже который день, но Иегуду снова вырвало желчью. Это было мучительно, казалось, он извергает наружу не несколько ложек желто-зеленой жидкости, а собственные внутренности. Он даже не стал вставать после рвоты, так и остался сидеть, держась двумя руками за фальшборт.

Это трудно было назвать качкой. Корабль швыряло, словно перышко на ветру. Дождя не было, но шквальный ветер срывал верхушки с волн и воздух был насыщен влагой так, что при каждом вдохе в горле клокотало.

Шторм начался, едва корабль покинул Хорошие Гавани. В принципе, кормчего можно было понять. Хорошие Гавани к зимовке приспособлены не были, до Финика на Крите можно было дойти за считанные дни и уже там зазимовать, если погода станет уж совсем плоха. И когда, наконец-то, дунуло с юга, кормчий решился…

Ласея осталась по правому борту — судно, подгоняемое попутным ветром, обошло обширную каменную отмель и вырвалось из-под прикрытия берега на морской простор. Паруса сразу же раздулись, натянулись канаты, скрипнула мачта, и зерновоз с лихим креном на левый борт понесся вперед так, словно был не почтенным торговым судном, а боевым кораблем. Еще за сутки ветер из крепкого превратился в штормовой, который греки называют эвроклидон, и начался двухнедельный кошмар, подобного которому Иегуда никогда не испытывал.

Паруса пришлось спустить, чтобы не сесть на мель или не перевернуться, когда их щепкой несло на рифы возле острова Клавды. Экипаж успел поднять на борт лодку, болтавшуюся за кормой, буквально в последний миг, и с огромным трудом закрепил ее на палубе.

На четвертый день, когда стало понятно, что шторм только начинается, моряки вместе с пассажирами начали обвязывать судно канатами, чтобы оно не развалилось под ударами волн. К этому моменту на ногах остались только совершенно нечувствительные к морской болезни пассажиры, а многие моряки, пережившие не один десяток переходов, лежали почти без чувств. Верх и низ смешались, корабль то нырял, скатываясь горошиной по огромному пенному боку волны, то взлетал к низкому брюхатому небу, под серой кожей которого перекатывались мерцающие рубцы молний.

На седьмой день судно дважды едва не перевернулось — мачта почти касалась воды, но судьба была благосклонна и никто не погиб, хотя лодку сорвало с креплений и матросы чудом успели привязать ее заново.

Восьмой день начался с того, что ударом волны смыло кормовую надстройку, к несчастью, в этот момент в ней был помощник кормчего, совсем еще молодой человек, почти юноша. Никто не услышал даже его крика, и несчастный сгинул в волнах вместе с обломками.

Это была первая жертва, но далеко не последняя. Иегуда не мог понять, как на переполненном судне люди могут оставаться невредимыми, а когда волны начали собирать свою жатву, уяснил, как же им всем до того везло.

За девятые сутки шторма четверо пассажиров и один матрос-финикиец умерли от заворота кишок. На десятые — два огромных вала утопили восьмерых, а еще двое умерли от переломов, полученных четырьмя днями раньше. Паники не было. Люди были так обессилены, что не могли даже паниковать. Многие считали смерть избавлением от страданий, и Иегуда был готов принять их точку зрения.

Такое испытание было бы мучительным даже в годы молодости, а сейчас, когда он уже перешагнул за шестьдесят, просто убивало его. Он почти привык к холоду, хотя в насквозь мокрой одежде на пронизывающем ветру было не просто холодно, а холодно невероятно! Но вот привыкнуть к неизвестной силе, которая выкручивала его внутренности, как хозяйка выстиранное белье, было невозможно. Тысячи кошек жили во чреве Иегуды, каждая из них терзала его когтями, вырывая куски из кишок, эти раны разъедала желчь, разлившаяся в желудке, и огонь пожирал старика изнутри. Он давно не мог есть, только пил из бочки с пресной водой, стоящей у мачты, но даже вода, что была набрана из источника у Хороших Пристаней, все больше и больше отдавала йодом и солью.