Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р. - Павел Фокин

«Какая-то фигура из сказок Гофмана. Высокий, тощий, с лысой головой и угловатым профилем. Он очень хотел казаться страшным и циничным. Это была его поза. Но его выдавали глаза. В них светились нежность, доброта и что-то очень детское. При темной окраске усов и бороды они удивляли своим чистым голубым цветом. Я сначала его боялась, его сарказмов и насмешек, и все выходки принимала за чистую монету. А потом, поняв, я оценила его как человека с острым умом, едким словом и большой и чистой душой. Он был музыкант» (А. Остроумова-Лебедева. Автобиографические записки).

«Высокий, черный, худой, уже с лысиной и в „ученых“ очках, этот петербургский парижанин играл роль Мефистофеля в кружке юных Фаустов [имеется в виду редакция „Мира искусства“. – Сост.]. С большой симпатией вспоминая своего покойного друга, Бенуа набросал в своей книжке острый силуэт „великого чудака“ – как, в параллель типам Гофмана, именует он Нурока. Эпатируя своих друзей, как те эпатировали (против воли) публику, этот патриарх кружка „позировал на чрезвычайный цинизм, стараясь сойти за лютого развратника, тогда как на самом деле он вел очень спокойный, порядочный и филистерский образ жизни“. Прибавлю, что, несмотря на постоянное присутствие в его карманах французских эротических книжек, о которых вспоминает Бенуа и легкомысленными гравюрами которых Нурок любил угощать собеседника, – достаточно было увидеть добродушно-невинную улыбку этого претендента в маркизы де Сады, чтобы усомниться в его правах на такое преемство. К тому же Нурок читал не одну эротику, но, кажется, все на свете и на всех языках. Другого такого лингвиста и фанатика чтения трудно было встретить даже в тогдашнем Петербурге, хотя эти качества были там очень распространены. Но, конечно, преобладающим интересом Нурока была французская литература, и особенно XVIII века. Какого-нибудь Мариво он знал чуть не наизусть. Вообще это был тип книжного „александрийца“, с наслаждением впивающего, как рюмку ликера, творения редких или мало известных у нас авторов и переживающего жизнь всего интенсивнее в лунном свете Литературных отражений. Прозвище „пещерного декадента“, данное ему Мережковским, очень к нему шло» (П. Перцов. Литературные воспоминания. 1890–1902).

О

ОБУХОВА Надежда Андреевна

Оперная певица (меццо-сопрано). На сцене с 1912. Солистка Большого театра (1916–1943). Роли: Полина («Пиковая дама»), Марфа («Хованщина»), Ганна («Майская ночь»), Весна («Снегурочка»), Любава («Садко»), Кащеевна («Кащей Бессмертный»), Ткачиха («Сказка о царе Салтане»), Кончаковна («Князь Игорь»), Любаша («Царская невеста»), Далила («Самсон и Далила»), Кармен («Кармен») и др.

«Как выразить словами непреодолимое обаяние, исходящее от всего облика Надежды Андреевны, вовсе не только от ее голоса, нет, от ее явления, ее „повадки“, попросту от всей ее сути? Слушая ее, каждый чувствовал, что это искусство настолько сродни природе, Природе с большой буквы, что оно родилось в таких глубоких пластах человеческой души, души, облеченной торжественно-прекрасной плотью, что тут неизбежно умолкало всякое „рассуждение“, всякий анализ, всякий критический задор… Не удастся распознать и выразить словами тайну такой природы… тут возможно только бесконечное приближение. Вот, например, все единодушны, что Обухова обладает единственным в своем роде грудным голосом, низкими нотами, бесконечно трогающими и волнующими слушателя; эти звуки, кажется иногда, исходят не от человеческого существа, но скорее свойственны „Богиням“, вроде Эрды из „Кольца нибелунгов“ Вагнера… Не могу не упомянуть о покоряющей теплоте голоса и исполнения Надежды Андреевны. Эта теплота окутывает вас с ног до головы, вы просто утопаете в ней, почти физически ощущаете ее, как будто в жаркий полдень лежите на траве в цветущем, благоухающем саду и в вашу голову приходят только мысли о радости и счастье, а в душе живет только одно добро, и ни крупицы злобы, неудовольствия или раздражения. Разве это не блаженное состояние? А рядом с этим – могучая сила, властность, я бы сказал, повелительность ее искусства… напоминающая Рахманинова. Эта властность превращает вас в ее пленника и раба, но в отличие от всех остальных рабов – в радостного, счастливого раба» (Г. Нейгауз. Лучезарный талант).

«В нескольких словах дать ее портрет – задача большая.

Вот она стоит на эстраде. Простая, спокойная и величавая. На ней черное платье из мягкой шелковой ткани, на котором кое-где поблескивает темное золото парчи. Сверкает хрустальная цепь ожерелья, сверкают золотые браслеты на руках, сверкает бриллиант на груди – сверкают, мерцают, не нарушая строгого впечатления. Она вызывает в воображении образ южной, темной ночи над морем, когда на безлунном небе сверкают и переливаются звезды и мерцают, колеблясь, отражаясь в черной поверхности воды.

Вот она запела. И впечатление бархатной ночи, моря, необъятного простора не проходит: скорее увеличивается от звуков этого голоса, бархатного, как ночь, широкого, как море, светлого, как звезды. В пении Обуховой есть дыхание природы.

Мы слышали и слышим множество прекрасных певиц, обладающих мастерской техникой; и, когда мы их слушаем, мы невольно отмечаем: „Какая колоратура! Какая чистота трели! Какая школа! Чья она ученица?“

Но, слушая Обухову, об этом не думаешь. Как будто никогда не было консерватории, уроков пения, вокализов – а вот так, само собой, все явилось, и иначе и быть не могло. Вот тайна высшего мастерства – когда оно доходит до того, что его не замечаешь. Только слушаешь, только отдаешься во власть музыки – этого мирового языка, – следишь за чудом нарастания, развития и разрешения звука, испытывая от этого разрешения какое-то радостное удовлетворение, как от ответа на волновавший вопрос… И со звуками вместе с певицей живешь, любишь и тоскуешь…

В Обуховой – все от искусства, и ничего от искусственности» (Т. Щепкина-Куперник. Из воспоминаний).

ОВСЯНИКО-КУЛИКОВСКИЙ Дмитрий Николаевич

Литературовед, лингвист, литературный критик, публицист. Публикации в журналах «Русская мысль», «Северный вестник», «Жизнь», «Вестник воспитания» и др. Научные труды и исследования «Опыт изучения вакхических культов индоевропейской древности в связи с ролью экстаза на ранних ступенях развития общественности» (Одесса, 1883), «К истории культа огня у индусов в эпоху Вед» (Одесса, 1887), «Этюды о творчестве Тургенева» (Харьков, 1896), «Л. Н. Толстой как художник» (СПб., 1899), «Толстой» (СПб., 1899), «Вопросы психологии творчества» (СПб., 1902), «Синтаксис русского языка» (СПб., 1902), «История русской интеллигенции. Итоги русской художественной литературы XIX века» (Ч. 1–2, М., 1906–1907), «М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта» (СПб., 1914) и др. Собрание сочинений (Т. 1–9, СПб., 1909–1911).