Серебряный орел - Бен Кейн

— Мне кажется, это опасно, — возразил Ромул.

В отношениях между ним и Тарквинием все еще сохранялась напряженность из-за того, что гаруспик продолжал скрывать причины своего бегства из Италии.

— Мы уже семь лет живем среди опасностей, можно сказать, дышим ими, — спокойно ответил Тарквиний. — И все же добрались сюда.

Ромула не на шутку испугало отсутствующее выражение на лице гаруспика.

— При Каррах и в Маргиане мы не могли ничего поделать! — крикнул он. — И поэтому пришлось выкручиваться. Но ведь сейчас можно избежать ненужной опасности!

— Ромул, мне предначертано судьбой побывать в Александрии, — торжественно произнес Тарквиний. — И я уже не могу отступить.

Гиеро, как зачарованный, вслушивался в этот непонятный для него спор, переводя взгляд то на одного, то на другого своего спутника.

Ромулу страшно не хотелось отправляться в охваченный войной незнакомый город. Да и в воздушных потоках над Александрией он видел множество знамений, одно хуже другого. Он уставился на Тарквиния — тот стоял с отрешенным видом. Спорить с ним было бесполезно. Не желая вновь разглядывать небо над городом, Ромул опустил голову. Митра, защити нас, молился он. Юпитер, не забудь своих верных слуг.

Гиеро не стал вдаваться в то, что происходило между его собеседниками.

— Ладно, — сказал он. — Думаю, что никто лучше вас с этим делом не справится.

Ни Тарквиний, ни Ромул не ответили. Первый был глубоко погружен в свои мысли. Второй же изо всех сил старался обуздать страх.

Их ждала Александрия.

Они занимали просторные, высокие, полные воздуха покои. На толстых коврах, покрывавших полы, стояла инкрустированная серебром мебель из черного дерева. Длинные коридоры с изящными колоннами и стенами, украшенными фресками, вели в другие столь же богатые палаты, прекрасные внутренние дворы и сады. Тут и там били фонтаны, и повсюду возвышались статуи египетских богов. Почти из всех окон открывался вид на изумительный Фаросский маяк. Но все это не могло заставить Фабиолу полюбить Александрию. Египет был чужой страной с незнакомыми людьми и диковинными нравами. Бледнокожие слуги, которые, подобострастно кланяясь, непрерывно скребли, чистили и убирали помещения, немыслимо раздражали ее. И окружающая роскошь нисколько не помогала преодолеть клаустрофобию. Вот уже несколько недель она безвылазно сидела во дворце и почти впала в отчаяние. К тому же ей пришлось все время находиться подле Цезаря.

Фабиола прислушалась к доносившимся снаружи крикам толпы. Она уже привыкла к этим звукам, но все равно они продолжали леденить ее кровь.

Секст ободряюще взглянул на нее, но это не слишком помогло.

Брут тоже заметил, что она то и дело смотрит на закрытое окно.

— Не волнуйся, любовь моя, — сказал он. — Поблизости стоят четыре когорты. Толпа ни за что не доберется до нас.

В Фабиоле словно сломалось что-то.

— Не доберется! — крикнула она. — Но ведь мы тоже не можем выйти! Мы сидим тут, как крысы в подвале, потому что Цезарь откусил куда больше, чем может проглотить.

Брут помрачнел.

— Фабиола… — начал было он.

— Я права, и ты это знаешь. Как только Цезарь узнал, что Помпей мертв, он направился сюда, как к себе домой, — перебила она. — Разве удивительно, что египтянам это не понравилось?

Ее возлюбленный ничего не ответил. Он привык к тому, что быстрые и решительные действия Цезаря почти всегда позволяли застигнуть противника врасплох. Но на сей раз — Брут вынужден был признать — тактика не сработала.

Фабиола между тем распалялась все сильнее.

— Да еще и приказал ликторам расчищать ему дорогу! Неужели Цезарь уже стал царем Египта?

Доцилоза испуганно взглянула на нее. Ее хозяйка вела опасные речи.

— Говори тише, — приказал Брут. — И успокойся.

Фабиола послушалась. Поблизости жили другие военачальники Цезаря, и, если ее крамольные речи услышат, беды не оберешься. Ни в коем случае нельзя позволять себе расслабляться и впадать в истерику. Пустая трата энергии.

Вместо того чтобы двинуться в Египет со всей своей армией, Цезарь разделил ее на три неравные части, и те, что побольше, отправил обратно в Италию и в Малую Азию, где они должны были обеспечить мир. А сам кинулся в погоню за Помпеем. Сразу было ясно, что из этого не выйдет ничего хорошего, поскольку пришлось плыть в Александрию. Вскоре после Фарсальской битвы Цезарь с небольшим войском — не более трех тысяч человек — прибыл туда и распорядился поставить корабли на якоря на некотором расстоянии от берега. Нужно было узнать, какой прием приготовили ему египтяне. Когда же вскоре появилась лодка с лоцманом, ему поручили известить городские власти о прибытии римлян. Ответ последовал незамедлительно. Как только Цезарь сошел на землю, его приветствовал царский посланец, торжественно вручивший ему какой-то сверток.

В нем оказались голова Помпея и его перстень с печаткой.

Преисполненный горем Цезарь поклялся отомстить тем, кто убил его бывшего друга и союзника. Несомненно, смерть Помпея была на руку Цезарю, но он не был тем хладнокровным убийцей, каким пытались выставить его некоторые республиканцы. Он в высшей степени милосердно отнесся к сдавшимся ему при Фарсале командирам противника. И горе, которое он публично выражал по поводу смерти Помпея, было искренним. Возможно, именно эта боль и подвигла его к решению использовать ликторов, думала Фабиола. Но местные жители сочли поведение Цезаря оскорбительным, и события повернулись к худшему. Хотя враждовавших между собой Птолемея XIII и Клеопатры не было в городе, Александрия не пожелала мирно сдаться на милость чужеземным войскам. Местное население не согласилось с тем, что чужие солдаты ходят по их улицам, а командиры-иноземцы самовольно живут в царских дворцах. После того как Цезарь предал публичной казни двух министров, виновных в гибели Помпея, кипящее негодование, спровоцированное его надменностью, переросло в открытый бунт. При поддержке александрийской черни гарнизон, подчинявшийся Птолемею, дерзко напал на чужестранцев. Все началось с баррикад из камней и черепков разбитых горшков, но скоро дошло и до смертоубийств. Хорошо знавшие свой город египтяне пробирались тайными путями и вот уже на протяжении нескольких дней убивали римских патрульных. Пришлось прекратить выходы в город и, больше того, стянуть всех легионеров к царскому дворцу возле порта и отсиживаться там взаперти за баррикадами, которые соорудили египтяне.

После двух лет непрерывных походов и сражений в Александрии вроде бы можно было отдохнуть и расслабиться. Но вместо этого Фабиола, оказавшись из-за волнений взаперти в своих покоях, думала только о Цезаре. Она решила, что попытка насилия, которую он предпринял в Равенне, вполне доказывает его виновность. И подтверждает догадку о ее происхождении. Последнее открытие не доставило ей той радости, какую она ожидала. Напротив, Фабиолу переполняло темное, злобное удовлетворение. После стольких лет поисков исполнилось одно из самых вожделенных ее мечтаний. Теперь нужно было готовить месть, но ей казалось недостаточным просто под покровом ночи всадить Цезарю острый нож между ребер. Не то чтобы Фабиола боялась, что сама погибнет при этом. Вовсе нет. Ромул, по всей вероятности, был мертв, а какой тогда смысл ей цепляться за жизнь? Нет, Фабиолу удерживала лишь мысль о том, что Цезарь не заслуживал быстрой смерти. Как ее мать в соляных шахтах, он будет умирать долго и мучительно. И хорошо бы от рук тех, кому он верил больше всего. Но следовало соблюдать особую осторожность. После Алезии Цезарь не доверял Фабиоле, а ведь нужно было добиться того, чтобы его отношение к Бруту не изменилось. Это, учитывая то, чего хотел от нее Цезарь, было очень непростой задачей.