Загадка Рунного Посоха: Черный Камень. Амулет безумного бога. Меч зари. Загадка рунного посоха. - Майкл Муркок

— Я согласен с вами, о Император Земли, — удалось ему наконец выдавить из себя.

— Мы не хотели бы видеть такого великого военачальника уничтоженным несколькими помрачившими его разум мыслями. Если ты желаешь полностью восстановить нашу милость, то выясни средства, при помощи которых отбыли эмиссары Азиакоммуниста.

Барон Мелиадус рухнул на колени, кивая громадной волчьей маской и раскинув в стороны руки. Завоеватель Европы пал, конечно, ниц перед своим Королем, но в мозгу его зрели мятежные мысли, и он возносил благодарность духу своего Ордена за то, что маска скрывала его лицо и потому ярость его не была видна.

Пятясь, он отступил от Тронного Шара, а пронизывающие глаза Короля-Императора с таящейся в них саркастической усмешкой продолжали разглядывать его. Цепкий язык Гуона коснулся драгоценного камня, плававшего около его сморщенной головы, и белая жидкость взбаламутилась, сверкнула всеми цветами радуги, а потом постепенно обрела черный цвет.

Мелиадус повернулся и начался долгий обратный путь к гигантским дверям. Барону казалось, что все глаза за неподвижными масками Богомолов следят за ним со злорадным весельем.

Пройдя в двери, он свернул налево и зашагал по извилистым коридорам Дворца, ища покои графини Фланы Микосеваар из Кэнберри, вдовы Аэровака Микосеваара, возглавлявшего некогда Орден Стервятников. Графиня Флана была теперь не столько вдовой Главы Ордена Стервятника, сколько единственной живой родственницей Короля Гуона, его кузиной.

Глава 2

Мысли графини Фланы

На лакированном столе перед ней лежала филигранно выполненная маска Цапли, а сама она смотрела в окно на извивающиеся спиралями шпили города Лондры, и ее бледное прекрасное лицо хранило выражение печали и замешательства.

Когда она отвернулась, богатые шелка и драгоценные камни на ее платье отразили свет красного солнца. Она подошла к шкафу и открыла его. Там все еще находились странные костюмы, хранимые ею с тех пор, как два человека покинули ее покои много дней назад. Это были доспехи, которыми воспользовались Хокмун и Д’Аверк, когда они выдавали себя за эмиссаров Азиакоммуниста. Она стояла и раздумывала, пытаясь представить, где они и что с ними, особенно с Д’Аверком, который, как она догадывалась, полюбил ее.

Флана, графиня Кэнберри, имела дюжину мужей и неисчислимое множество любовников и избавлялась от них тем или иным способом, как другая женщина могла бы избавиться от пары использованных чулок. Флана никогда прежде не знала любви, никогда не испытывала эмоций, известных большинству людей.

Но каким-то образом Д’Аверк, этот щеголеватый рыцарь, вечно прикидывающийся больным, пробудил в ней эти чувства. Наверное, прежде она держалась отдельно от прочих, потому что была нормальной, в то время как другие, что окружали ее при дворе, были безумны. Она была нежной и способной на любовь без привкуса эгоизма, тогда как Лорды Темной Империи ничего не понимали в подобных чувствах. Вероятно, Д’Аверк, нежный, чувствительный, тонкий, пробудил ее от апатии, вызванной не отсутствием, а величием души.

Теперь, когда графиня Флана пробудилась, она не могла игнорировать убожество и грубость своего окружения, тяжело переживала разлуку с любимым.

Она удалилась в свои покои, избегая общества остальных. Хотя эта уловка уменьшала до некоторой степени ее контакты с окружающими, она давала благодатную почву для печали.

В комнату вошла служанка и в нерешительности остановилась на пороге. Флана машинально протянула руку за своей маской.

— В чем дело?

— Барон Мелиадус Кройденский, миледи. Он говорит, что должен вас видеть. По крайне неотложному делу.

Флана надела маску и пристроила ее поудобнее.

С минуту она обдумывала слова служанки, потом пожала плечами. Что изменится, если она несколько минут уделит Мелиадусу? Наверное, какие-то новости о Д’Аверке, которого, как она знала, барон ненавидел. Достаточно немного хитрости, и она сможет выведать, что ему известно.

Но что, если Мелиадус пожелает заняться с ней любовью?

Она просто отвергнет его.

— Пригласи барона, — сказала графиня Флана.

Глава 3

Хокмун изменяет курс

Огромные паруса выгнулись по ветру, когда корабль несся по морской глади. Небо было ясным, а море — спокойным. Громадный простор с ажурными волнами… Весла сушились… Боцман, одетый в оранжево-черный костюм, поднялся на палубу, где, вглядываясь в океан, стоял Хокмун.

Золотистые волосы Хокмуна развевались на ветру. За спиной вился плащ из бархата винного цвета. Красивые черты лица герцога Кельнского портил лишь Черный Камень, вставленный в середину лба. Он степенно вскинул руку в знак приветствия.

— Я отдал приказ плыть вдоль побережья в восточном направлении, сэр, — доложил боцман.

— Кто посоветовал вам плыть этим курсом, боцман?

— Да никто, сэр. Просто я подумал, что раз вы направляетесь в Дмарг…

— Мы направляемся не в Дмарг. Скажи об этом рулевому.

— Но тот страшный воин — Рыцарь в Черном и Золотом, как вы его называли, — он же говорил…

— Он мне не хозяин, боцман. Мы теперь направляемся через море — к Европе.

— К Европе, сэр?! После того как вы спасли Нарлин, мы отвезем вас куда угодно, но понимаете ли вы, какое огромное расстояние мы должны проплыть, чтобы достичь Европы, какие моря нам придется пересечь, какие шторма…

— Да, понимаю. Но все равно мы поплывем в Европу.

— Как скажете, сэр. — Нахмурившись, боцман повернулся, чтобы передать приказ рулевому.

Из своей каюты под главной палубой появился Д’Аверк и по трапу поднялся наверх. Хокмун улыбнулся ему.

— Хорошо спалось, друг Д’Аверк?

— Настолько хорошо, насколько это возможно на борту этого плавающего корыта, качающегося в разные стороны. Я и в лучшие-то времена был склонен страдать от бессонницы, Хокмун, но несколько минут мне удалось подремать. Я полагаю, что это — самое лучшее, чего я мог ожидать.

— Когда я час назад посмотрел на тебя, ты храпел, — засмеялся Хокмун.

— Так, значит, ты слышал, как я тяжело дышал, да? — поднял брови Д’Аверк. — Я старался вести себя как можно тише, но простуда, которую я подхватил, поднявшись на борт этого корабля, вызывает у меня определенные затруднения. — И он поднес к носу квадрат льняного платка.

Одет был Д’Аверк в шелк — свободная голубая рубашка, алые расклешенные брюки, тяжелый широкий кожаный пояс, на котором висели его меч и кинжал. Свое горло он обмотал длинным шарфом пурпурного цвета, а его длинным волосам не позволяла спадать на лоб повязка того же цвета, что и брюки. Его тонкие, почти аскетические черты лица хранили свое обычное пренебрежительное выражение.